— Ну ненавидит, это — понятно. А боготворит-то за что? — грубовато спросил Турецкий.
— Вот видите, Саша, какой вы? Прохиндей обязательно переставил бы фразы местами.
— Вы произнесли любимое тетушкино словцо: она меня из-за вас теперь только и кличет прохиндеем. Считает, что я вас охмурил.
— А разве нет? — усмехнулась она.
— По правде говоря, хотелось бы, но… Этой задачи специально я не ставил, да и не поставил бы…
— У вас «но» промелькнуло. Может быть, это не сформулированная вами еще днем мысль о грехе?
— Ну да. Если люди сами не создают себе условий для существования греха, откуда ж тогда ему взяться? С каких пор, например, любовь — грех? Или что, любовь бывает разная? Одна — хорошая, другая — плохая? А кто это знает, чтобы судить? И кому дано такое право? Много вопросов, если вдуматься… А с другой стороны, есть продажная любовь. И выходит, не продажная — хорошо, а продажная — очень плохо. Кому? Милиционеру, который с проституток бабки стрижет? Так ему-то как раз очень хорошо! Или там ставят в пример праведника. Хорошо, если он тебе так нравится, подражай! Но чему подражать, если я что-то не видел ни в прошлом, ни в настоящем ни одного счастливого праведника. Все, как один, мученики! Все — страдальцы! Ну почему обязательно надо страдать, если ты живешь по правде? Или считаешь, что так живешь? — Он остановил машину прямо посреди дороги и повернулся к Лине. — Как вы думаете?
— Я скажу, если мы поедем.
— Логично. Итак? — спросил он, трогая машину.
— Я сегодня весь день думала о вас. О том, что мне невероятно повезло уже по одной только причине, что я могу провести с вами хотя бы один вечер. Не знаю, что произошло. Праведно это или неправедно, я даже и не задумывалась. Потому что в ответе на этот вопрос нет никакого смысла.
— Ни фига себе, — возразил Турецкий. — Да если я счастлив, значит, уже есть смысл!
— Значит, есть. Но я хочу вернуться к вашему Плетневу. Он, можно сказать, исповедался предо мной, как перед священником. А мне, просто по роду деятельности, подобные исповеди приходится слушать нередко, и я полагаю, что научилась отделять правду от лукавства. Так вот, он говорил правду. Ваша жена Ирина никогда не изменяла вам с ним. И не собирается. И Плетнев это прекрасно знает. Но она, о чем вы, возможно, не догадываетесь, как, впрочем, я думаю, и она тоже, — так вот, ваша супруга слишком опасно похожа на покойную плетневскую Инну. И это знают только они с Васькой, вдвоем. Такая вот «страшная» тайна, которую он решился доверить мне. И вы будете еще большим умницей, если помиритесь с женой, которая только и ждет вашего ласкового слова. И я не собираюсь вас у нее отнимать. А вы спрашиваете, каково праведникам? Почему на их лицах нет маски счастливого человека? А чего стоит эта маска, задумывались?
Турецкий снова остановил машину, но на этот раз прижав ее к бортику тротуара.
Полез в карман за сигаретами, достал одну, но смял и выкинул в открытое окно. Повернулся к Лине:
— Нет, я просто обязан вас поцеловать…
— Валяйте, — ответила она с улыбкой. — Я, может, целые сутки, со вчерашнего вечера, только этого и жду. И какой, к чертям, грех? Откуда ему… взяться?.. — Последнее слово она произнесла на выдохе и едва слышно, потому что губы обоих намертво спаялись в поцелуе, от которого у них в натуральном смысле головы пошли кругом… — Ох, мамочка родненькая… — простонала она, откидываясь на спинку сиденья. — Ты сумасшедший…
— Вот и выпили, — заметил Александр, гладя ладонью ее по щекам, шее, открытому плечу. — Вкусно…
— В каком смысле?
— В прямом. И перешли на «ты»… Но я никому не скажу.
— Сперва есть хочу, — серьезно сказала она, — пожалей девушку.
— Есть, пожалеть! Другие указания будут?
— Ах да, а еще я ему сказала, чтоб сегодня он к тебе и близко не совался. Наверное, это уже мой собственный эгоизм. Завтра утром — сколько угодно. И пообещала, что ты поможешь этим… Потому что на то, чем им надо заниматься всем скопом в течение недели, тебе одному достаточно нескольких часов. Ты — мастер, и это кругом известно. Не мои — их слова. Вот так, дорогой мой случайный знакомый…
— Ты им твердо пообещала? — с ухмылкой спросил Турецкий.
— Увы, тверже не бывает. Кроме… — Она хитро ухмыльнулась, бросив на него взгляд искоса, и многозначительно закончила фразу: — Но это — потом, позже. Ночь длинна. Успеем обсудить… Розы бы в водичку поставить…
— Поставим… Я помню, читал в юности роман одного американца — «Ночь нежна»… Знаешь, почему?
— Это Скотт Фицджеральд, я его тоже любила. И почему?
— Из-за названия. Оно потрясло. Я как представил себе, что это такое, — у-у-у!
— Слушай, а у тебя хорошо развита фантазия… И вообще ты интересный мужик. Где таких делают?
— Если б я знал, что можно повторить жизнь, то, вопреки расхожему мнению, не пошел бы тем же путем — хренушки, обязательно выбрал бы себе что-нибудь другое, и гораздо интереснее.
— Например?
— Ну начал бы с того, что отыскал бы на Земле тебя — устраивает такой вариант?
— Э-э-э, милый мой, наш разговор обретает опасный крен.
— Что ж, отложим ненадолго, так мне кажется… Ночь длинна и нежна… ночь нежна и длинна… Стихи получаются. А вот и наш дом, уважаемая Капитолина Сергеевна, позвольте на людях именовать вас только так, чтоб другим неповадно было. Ну а если вдруг, где-нибудь в темноте, нечаянно, без всякой подготовки, то не обессудьте… Иначе тетка меня просто изничтожит презрением. Она может, потому что всю жизнь была образцовой женой, потом образцовой вдовой, хотя должен сказать, что в этом пункте у меня все-таки имеются некоторые сомнения, а теперь ей снова предстоит стать образцовой женой. Это какой-то образцовый кошмар… Представляете себе эту бесконечную амплитуду, которая называется долгой и счастливой жизнью, с ее нескончаемыми и совершенно одинаковыми взлетами и падениями?
— Наглядно. Но вы меня не оставите, мой кавалер?
— Никогда. Единственное, пожалуй, в чем я сегодня абсолютно уверен!
Дружные восклицания встретили их еще у калитки. Хоть и начали недавно, но пир был в самом разгаре. Тетка царила за столом. От Александра, как знатного московского гостя, немедленно потребовали соответствующего тоста. Он поднялся со стаканом вина, оглядел всех, остановил взгляд на Лине, которая с загадочной усмешкой наблюдала за ним, подмигнул ей и поднял стакан.
Боря протянул из дома провод и повесил на яблоневую ветку лампу. Поэтому за столом было светло, но вокруг лампы роилась всякая мотыльковая мелочь. Обжигаясь, сыпалась на стол. Но на это неудобство никто не обращал внимания. Ночь на юге вообще начинается сразу после захода солнца. Свет уличных фонарей сюда, в заросший сад, не достигал, и сидящим за столом, под покровом раскидистой кроны, было очень уютно.
Садясь на предложенный ей стул, Лина благодарно улыбнулась и, коротко оглядевшись, негромко сказала Турецкому, передавая ему розы, чтобы он поставил их в воду:
