У входа в зал стоял поджарый седовласый старик-японец. Он медленно подошел к Томоаки. Тот в ужасе попятился от старика, словно забыл, что держит меч в руке.
Остановившись в шаге от Икэды, старик резко сказал что-то по-японски. Икэда ответил — тихо, испуганно, смущенно. Если бы Турецкий владел японским языком, он бы услышал следующий диалог:
— Что ты сделал с братом, Томоаки? Как ты мог?
— Отец… он сам.
— Ты вынудил его! Ты знал, что он — человек долга. Он, недостойный бродяга, оказался достойнее, чем ты. Ты работал на русских, потом на англичан. Ты знал, что рано или поздно это закончится позором.
— Отец, но… Но как вы узнали?!
— Нет тайн от жаждущего знания, сын. Ты отнял жизнь у своего брата.
— Но я сделал это ради вас! Вы бы не перенесли моего позора. Вы всегда гордились мною.
— Гордился… А теперь мне стыдно. Я ошибался на твой счет. Моим именем ты пытаешься оправдать свою гнусность.
Несколько секунд Томоаки Икэда молчал, испуганно глядя на старика. Затем в лице его что-то дрогнуло, в глазах вспыхнул яростный, звериный огонек. Одним быстрым движением Икэда выхватил из потайного кармана на колене кинжал — тот самый кинжал, который он отнял на мосту у бедняги Рю. Отшатнувшись от отца, Икэда замахнулся клинком, чтобы вонзить его себе в живот, но не успел — старик точным и сильным ударом выбил оружие у него из рук.
Кинжал со стуком упал на пол.
— Ты недостоин избавить себя от позора, как это делали воины, — презрительно произнес старик. — Тебя будут судить русские, ты сгниешь в их тюрьме.
— Отец… Я твой сын… Я…
— У меня был один сын, — резко сказал старик. — Его звали Юкио. И он погиб, как мужчина. Больше нам не о чем говорить.
Старик повернулся и медленно зашагал к выходу. А зал уже заполнили оперативники ФСБ. Секунда — и кольца наручников защелкнулись на смуглых запястьях Томоаки Икэды.
Турецкий поставил меч на стойку, потер, морщась от боли, ушибленное предплечье и достал из кармана пачку сигарет. В зале не полагалось курить, ну и что ж?..
28
Холода отошли, уступив место оттепели. Воздух был прозрачный и солнечный. Кое-где на тротуаре виделись лужи. Купола московских соборов весело поблескивали в лучах солнца.
Генерал Спиваков отвернулся от окна, посмотрел на Турецкого и сказал:
— Что ж… Давайте закончим с этим. Мои люди попортили вам и вашей жене много крови.
— Это точно, — отозвался Александр Борисович.
— Я не должен извиняться, поскольку мы делали свою работу. И все-таки… извините. — Он прищурил колючие глаза и улыбнулся. — Так как, мир?
— Мир, — в тон ему ответил Турецкий.
— А теперь о приятном.
Генерал протянул руку для рукопожатия и сказал:
— Благодарю вас, Александр Борисович. С вашей помощью мы раскрыли уникальное дело. Спасибо вам от себя и от всех моих коллег.
— Не за что, — сдержанно ответил Турецкий, пожимая генералу руку. — Рад был помочь. Все-таки мы с вами некоторым образом коллеги.
— Это верно, — улыбнулся Спиваков. — А теперь главная новость: сегодня вечером у нас в актовом зале вам вручат орден мужества с формулировкой «За мужество и героизм при задержании агента иностранных спецслужб».
Турецкий нахмурился.
— Это шутка? — спросил он. Спиваков покачал головой:
— Я никогда не шучу. Приказ уже подписан. Вы сделали очень большое дело, Александр Борисович. — Генерал усмехнулся. — Теперь полетят головы… На всех уровнях… Но это уже совсем другая история, и она вас не касается. Еще раз спасибо.
— Служу России, — сказал Турецкий.
— Что ж… — Спиваков выпустил руку Турецкого из своих железных пальцев. — Тогда до вечера?
— До вечера.
Турецкий повернулся, чтобы идти, но генерал его окликнул. Александр Борисович обернулся.
— Что-то еще?
— Я вот еще что спросить хочу, — глухо проговорил генерал. — Откуда там отец этого Икэды взялся?
— Меркулов передал мне, что вы не хотите своих ребят во Владивосток посылать. Я решил подстраховаться и подключил свои связи. Я должен был действовать наверняка.
— Понимаю, — кивнул Спиваков. — Вы куда сейчас?
— К жене, в изолятор.
— Она еще в изоляторе? — изумился генерал.
— К сожалению, да, — сухо ответил Александр Борисович. — Еще не все формальности улажены.
Спиваков поднял руку и посмотрел на часы.
— До следственного изолятора вы доберетесь минут за сорок. Я прослежу, чтобы к этому моменту все формальности были улажены. Всего доброго вам и вашей жене.
Турецкий кивнул и вышел из кабинета.
29
Завидев вышедшую на крыльцо больницы Машу, Такеши и программист Дрюля бросились ей навстречу.
— Ну, как? — крикнул, не доходя до Маши, взволнованный Такеши. — Что тебе говорить врач?
Маша молчала, сжимая в руках сумочку и растерянно глядя на мужчин.
— Ну, говори! — страдальчески возопил Такеши. — Иначе я умирать от тревога!
— Говори, не темни! — потребовал и Дрюля. — Что сказал врач?
Усталое личико Маши осветилось радостной улыбкой.
— Он сказал… сказал, что с ребенком все будет хорошо.
Такеши хотел что-то сказать, но горло ему сдавило волнение.
— Отлично! — заорал Дрюля. — Просто замечательно! Такеши, давай!
Такеши вытащил из-за спины букет роз и протянул его Маше.
— Это тебе, — сказал он смущенно. И пояснил: — Цветы.
А Дрюля крикнул:
— Бери, чего жмешься? Та-да-дам!
Маша взяла букет и зарылась в нем лицом. Затем отвела букет в сторону, быстро приникла к Такеши и поцеловала его в щеку.
— Спасибо!
— Нет за что, — ответил японец, сияя от радости. Затем посмотрел на Машин живот и сказал: — Это мальчик?
Маша засмеялась и покачала головой:
— Не знаю. Еще не известно.
— Ну, а если девочка, то что с того? — весело возмутился Дрюля. — Девочка даже лучше. Дочь героя нашей корпорации!
— Дочь самурая! — торжественно произнес Такеши. — Настоящая японка. Японская и красивая, как ее мать.
— Интересное сочетание, — заметил Дрюля. — Погодите… — Он вдруг наморщил лоб, затем улыбнулся и радостно объявил: — Если твоя дочь будет японка, то ты, Маша, будешь япона мать! Япона мать!
Маша и Дрюля заливисто рассмеялись. Такеши растерянно ни них посмотрел, не поняв шутки, затем, заразившись их весельем, рассмеялся тоже.
