— Да, интересные у вас беседы…
— Между прочим, — сказал, поднимаясь, Александр Борисович, — странная улыбка Джоконды у меня, видевшего, кстати, великий оригинал, решительно никаких эмоций не вызывает, в то время как вот от твоей хочется беситься — может, от желания перебеситься наконец! Не знаешь, в этом — причина? Или оно уже навсегда — в подкорке? Как у маньяка, — последнее слово он произнес, коверкая и по складам.
Лина не отвечала, она хохотала…
Но дать ответ пришлось.
После беседы с главврачом Алексеем Кондратьевичем, почтенным и холеным седовласым шестидесятилетним мужчиной — типичным представителем «высокой» ученой интеллигенции. Ему пенсне не хватало и трости с костяным набалдашником.
Но, несмотря на свой старомодный вид, он, по словам Лины, никогда не был ретроградом и даже следил за модой, насколько она его устраивала. Однако и отчасти босяцкий вид Турецкого его не смутил — следователь, бегать приходится, нельзя отличаться от толпы. «Понятное дело» — так и читалось в его глазах.
Александр Борисович и начал с того, что не стал его переубеждать, а просто извинился за свой внешний вид. Командировка, мол, а мы все — рабочие лошади. И вот, кстати, пример — тот же «полковник Володя» — странный парадокс. И, что любопытно, — это позже отметила и Лина, — между мужчинами немедленно установился невидимый паритет.
С легкостью опытных игроков в пинг-понг они быстро обсудили все проблемы, которые могли возникнуть в связи с новым пациентом. Александр Борисович пересказал, — не все, конечно, а главное, — из того, что предложил Зильбер, назвал и фамилии рекомендованных им для консультации врачей, не показывая виду, что знает, кто они, — чтобы дать Алексею Кондратьевичу повод рассказать о них, удивиться и даже обрадоваться столь лестному предложению профессора Зильбера. Очень остроумного, между прочим, собеседника. И это тоже сыграло, вызвав улыбку понимания со стороны доктора. Словом, спектакль был разыгран тонко и точно. Расстались, довольные друг другом и уверенные во взаимных симпатиях.
Уже на улице Лина сказала:
— Ну, ты все-таки неподражаем! Так обыграть нашего деда!.. Он же в восторге остался. И можешь быть уверен, что теперь любая моя просьба в отношении нашего Володи будет немедленно удовлетворена.
— Вот что делает слово, — Турецкий поднял палец. — Недаром же сначала было именно Слово! А где твое?
Сам напросился, и — получил…
— Сашенька, — после не слишком долгого раздумья, уже сидя в машине Турецкого, сказала Лина, — я должна сказать тебе серьезно. А ты не сердись, не кричи и постарайся дослушать. Может, поймешь, что я думаю прежде всего о тебе, а уже потом о себе самой…
— Да не надо обо мне думать, черт возьми! — закричал он. — Я сам о себе думаю, сколько можно говорить?..
— И тем не менее. Вот послушай, а потом решай. И я буду молчать и слушать тебя, обещаю.
— Ну, говори, — устало выдохнул он.
— Видишь ли, я далеко не все знаю, но что-то вижу, о чем-то могу догадываться. Ты ж ведь шуточками стараешься отделываться, а я-то знаю, что это не от легкого характера, а от тоски душевной, когда готов под любую крышу спрятаться, чтобы укрыться от ненастья… У тебя дочь, и ты от нее никуда не денешься. У тебя свой мир, и в другом тебе будет просто скучно поначалу, а потом, я не исключаю, и гадко. У тебя — жена, любишь ты ее или нет, не в том суть, ты ее ревновал и продолжаешь ревновать. И это не от хамского чувства собственника, а опять от боли, от несправедливых обид — и от жизни полученных, и от близких людей. Но есть поступки, очевидно не прощаемые — такие как предательства. А есть временные: стоит сесть и подумать, как они тают, становясь мелкими и незначительными по самой сути своей. А мы нередко из мухи да старательно начинаем лепить слона, и злимся оттого, что большой зверь не получается, и снова виним тех, кто нам мух подсовывает. Прости, что я так долго говорю. Я заканчиваю. Вот мое предложение. Ты сегодня встретишься со своей супругой. Если она мчится сюда, чтобы выяснить с тобой отношения, значит, ей это надо, помоги ей. Пусть поймет — либо то, либо другое. И тебе тоже это полезно — разобраться. Если ты сам поймешь, что был в чем-то не прав, значит, еще останется возможность сохранить семью. Но если твои сомнения останутся и, не дай бог, окрепнут еще больше, ты ведь знаешь, где меня найти…
— Знаю, но… Да, слушай, какая интересная деталь сегодня неожиданно всплыла… — И он стал рассказывать о телефонном семизначном номере, который сегодня, вероятно, чисто машинально, по привычке, набрал на его «мобильнике» Володя. — Ты понимаешь, что это значит?
— Ну конечно! — горячо откликнулась она. — Это же — след!
— Молодец! Верно! Я теперь засяду за телефон и прозвоню по всем справочным городов — крупных, губернских! И где-нибудь мы найдем того абонента, которому Володя может быть известен. Меня сегодня прямо током пронзило, когда я это дело увидел… Да-а… — Он снова поскучнел. — Это позволит мне, к слову говоря, ни перед кем не оправдываясь, задержаться здесь на сколько мне будет нужно… Но…
— Что «но», милый?
— Ты почему-то не хочешь мне поверить? — грустно спросил Александр.
— Да верю я тебе, глупый… Но сейчас не во мне дело. Дело в тебе. Я хочу, чтоб ты в себе разобрался. А я? Скажу честно. Я и так счастлива, что судьба познакомила меня с тобой. И за эти короткие ночи благодарна. И за то, что ты есть. И будешь! Ты же никуда еще не уезжаешь, верно? Надо же и твое дело закончить. Даже два! И мы все равно вынуждены будем встречаться. И у меня снова будет радость. Вон сколько всего еще впереди… А то, что мы пытаемся искусственно оттянуть прощание, это плохо. Прощаться надо легко. Я в том смысле, что прощание рассматриваю как переход души из одного состояния в другое. Больше того скажу. Если у тебя вдруг, ни с того ни с сего, как у того твоего профессора, вспыхнет дикое желание сжать меня в объятьях, можешь быть уверен, что у тебя это немедленно получится… А сейчас у меня к тебе просьба: отвези меня ко мне домой. Но не поднимайся, еще светло. А завтра?.. Давай не будем строить планов, давай просто доживем…
Александр молчал. В первый раз ему нечем было крыть. Лина права. Даже если больше ничего у него с Иркой не получится, он обязан дать ей последний шанс. Есть же Нинка! Есть единственное дело, которому он обучен по-настоящему, все остальное — действительно семечки… Ах, как она, к сожалению, права! И как горько осознавать, что вся твоя правота — не больше, чем самоутешение…
И все-таки единственное свое спасение он видел в той, что сидела рядом. И понимал, что речь тут не о внезапной страсти, захватившей обоих, а в каком-то поразительном понимании друг друга. В самом деле, почему нельзя предположить, что они шли долгие годы навстречу друг другу и вот наконец встретились, узнали, ахнули и упали в объятья друг друга?.. Да, кто-то живет в одном браке всю жизнь — и счастлив. Или уверяет себя и окружающих в этом. А другой меняет жен и тоже всю жизнь счастлив, по крайней мере так сам он уверяет. А кто-то, как Славка Грязнов, однажды обжегшись, уже не подпускает к себе близко никого, даже самых красивых женщин, уверяющих его в своей любви. В постель — это, пожалуйста, сколько угодно. А четвертый, пятый — тянет свою волынку и говорит, что счастлив по-своему. Черт их всех разберет! Одно жаль: ты никогда не сможешь сделать так, чтобы твое счастье не принесло несчастья твоим близким, другим… Но ведь если где-то прибавится, то — по закону великой Природы — в другом месте ровно столько же убавится? Не здесь ли истина?..
