Значит, все-таки можно? То, чего вроде бы нельзя? А кобенятся так, будто невесть какой подвиг гражданский совершают. Вообще-то говоря, — это Саша сказал Лине, — он уже готов был снять со своего счета и заплатить в кассу клиники требуемую сумму за проведение обследования. Но, к счастью, не успел этого сделать, подумав, а точнее, вовремя вспомнив, что, по идее, государство само, в первую очередь, обязано заботиться о своих гражданах. Чай, не достроили еще капитализм, где человек человеку — волк. Это, мол, у нас в стране социализма он был все-таки товарищ волк, а у них, за бугром, всегда оставался истым зверюгой. Правда, улыбающимся… Лина, естественно, смеялась, и не напряженно, будто вынуждала себя, как накануне вечером, а открыто и искренно, словно радуясь, ну… хорошей погоде.
И очередная встреча с ней снова подняла ему настроение, которое стало портиться от общения с начальством — во всех его видах. Но теперь уже Турецкий твердо знал, что запасы приемов шантажа в отношении Кости им уже исчерпаны полностью и расследование придется продолжать до конца и без капризов. Ну что ж, сам подписался…
Александр Борисович имел теперь все основания сообщить полковнику Володе, — он его только так старался именовать в присутствии дамы, — что карета, как говорится, подана. Можно ехать, их ждут.
Немедленно «возникла» дама, которая решила, что некий интеллигентный гражданин, или господин, с определенным пиететом обращающийся к ее другу и называющий его полковником, вероятно, предлагает какую-то восхитительную прогулку, типа пикника. Она радостно захлопала в ладоши, демонстрируя свою радость и согласие. Пришлось вежливо объяснять даме, что речь идет не о том, о чем она, возможно, подумала, а совсем о другом. И к этому, другому, она не имеет ни малейшего отношения.
Не желая ставить Володю в неудобное положение, — кто знает, чем окончится эксперимент, а ему тут жить, что не исключено, — Турецкий мягко и вежливо донес до восторженной дамы, не успевшей еще остыть от полуденного кайфа, известную сентенцию из старого грузинского анекдота.
Там молодой грузин в ресторане безуспешно пытается пригласить на танец даму другого, не знакомого ему грузина. Он называет ее царицей, королевой, богиней, наконец! Но кавалер той дамы отказывает, и дама возмущается, почему никто не спрашивает ее мнения. И вот на это оба грузина, почти хором, заявляют: — А ты, б…, молчи, когда джигиты беседуют!
Поворот темы оказался для нее сложным, но все же она смогла понять, что вмешиваться в беседу мужчин ей не следует.
Турецкий доставил своих пассажиров на вокзал, по их просьбе, где дама вышла, пожелав своему другу скорого выздоровления. Кажется, она так и не поняла, от чего собирается лечиться полковник Володя, но уже сам этот факт несомненно возвысил его в ее глазах. С этим было покончено.
Все свое, по старой присказке, Володя носил с собой, главным образом что-то из белья и одежды, умещавшееся в большой пластиковый пакет. Была сумка, но ее украли еще весной. Турецкий решил спросить у Лины, что Володе потребуется, и купить тут же в ближайшем магазине. Когда сам валялся в госпитале, как-то об этом не задумывался, у Ирки об этом «голова болела». Но то, что было нужным, всегда оказывалось под рукой. Вот это и надо будет иметь в виду.
Вспомнил об Ирине, и настроение пошло на минус. Ну зачем она едет? Или летит? Да какая разница! Пока он не остыл, пока не пришел в себя окончательно, никакого разговора не получится, да он сейчас и не нужен никому.
Турецкий злился, а как-то исподволь пробивалась хитренькая мыслишка: мол, самое лучшее для них обоих, это оттянуть стремительно приближающееся свидание, поскольку для возвращения к прежней жизни… или, точнее, для возвращения жизни в прежних параметрах, необходима обоюдная воля. А у себя Турецкий такого острого желания что-то не наблюдал. Нет, не то чтобы «свобода» одолела, голову вскружила, а появилось непонятное, но очень приятное чувство некоего освобождения, самостоятельности даже, когда ты можешь делать именно то, что хочешь ты, а не решают за тебя, не диктуют тебе поступки вечная необходимость, капризы близких, а главное, постоянные внутренние долги перед всеми. Этому должен, тому, жене, дочери, Косте, будь он неладен, родному государству, черт побери! Доколе же? Неужели человек так и не сможет раздать все свои существующие, а чаще всего, несуществующие, но тяготящие душу долги?!
Да вот же! Есть прецедент! Вот он, рядом сидит, без всякого уныния глядящий перед собой полковник Володя. Ничего и никому не должен… Все раздал, что мог. Никто ему не нужен, и сам он никому не нужен. Свободен, другими словами, самой высшей степенью свободы. И ведь не позавидуешь, вот в чем беда… Не тянет завидовать…
Но Ирка все равно зря этот вояж задумала. Ее-то понять как раз можно, себя Александр Борисович никак не мог понять…
Капитолина Сергеевна сама встретила и провела Володю в приемный покой. Турецкий, чтобы не мешать, вышел покурить. Лина осталась заполнять всякие бумаги. Потом она, видимо, проверила, что привез с собой пациент, и вышла к Саше с целым списком нужных предметов, начиная с обычных тапочек и зубной щетки с пастой.
— Можешь не торопиться, пока он помоется, успеешь…
Но Турецкий решил не затягивать. Он подъехал к городскому вещевому рынку и в течение получаса купил решительно все, что написала Лина. Привез, передал, даже в палату поднялся, посмотрел. Володя лежал на чистой постели, прикрывшись простыней, и отрешенно смотрел в потолок. Даже на приход Турецкого как-то не обратил внимания. Видимо, он был сейчас вещью в себе и переживал новое и необычное для себя состояние. Что ж, пусть привыкает. К сожалению, это его состояние будет продолжаться недолго…
Чтобы не привлекать ненужного внимания, — в палате было восемь коек, — Турецкий положил привезенные вещи в Володину тумбочку, молча попрощался и вышел. Обратил внимание на выходе на табличку у двери «Неврология», удивился. Но Лина объяснила, что, посоветовавшись с главврачом, к которому они сейчас и поднимаются, они решили положить больного не в кардиологию, где ему, по сути, было нечего делать, а сюда. Здесь персонал хороший, и уход будет правильный, а зав отделением — отличный мужик, он будет завтра. И с ним нужно обязательно встретиться и поговорить.
А по поводу кардиологии Лина спросила:
— У тебя какое давление?
— Понятия не имею, — Турецкий пожал плечами.
— Ну вот, наверняка повышенное. А у него, как у космонавта — сто двадцать на семьдесят.
— Почему у меня повышенное, я знаю, — заметил Александр, изображая, что он с трудом сдерживает наглую, «котячью», как назвала ее Лина, ухмылку. — А вот почему у него нормальное — даже и не представляю. Хотя…
— Что ты имеешь в виду? — она почувствовала, что у Саши опять какая-то каверза на уме.
— Я размышлял, когда ехал сюда, к тебе. Есть такая дурацкая привычка… Так вот, я вывел его формулу существования. Он абсолютно свободен, потому что никому ничего не должен, а также не ждет, что кто-то захочет вернуть ему мифические долги. И потому я не уверен, что мы делаем правильно, возвращая его в мир, где он снова вынужден будет отдавать давно уже не существующие долги. Увы, дорогая.
