— Вы меня удивили, — честно сознался Липняковский, пряча кассету в карман. — Спасибо. Это для следствия хорошая помощь.
— А как продвигается, если не секрет? Только вы поймите, я никоим образом не хочу оказывать на вас какое-либо давление. Просто интересуюсь.
— С этими вашими материалами, — Витольд Кузьмич хлопнул себя по карману, — пойдет быстрее. Нам, как вы, возможно, знаете, помогают двое следователей из Москвы, причем один — из Генеральной прокуратуры.
— Да, я в курсе. Геннадий Викторович говорил. Ну, спасибо вам за помощь, и жду результатов, по возможности скорее. Только не делайте ошибки и не подгоняйте факты под заранее сформулированную точку зрения. Желаю удачи, Витольд Кузьмич.
«А он — мужик-то совсем даже приличный, но почему столько сплетен о его махинациях? Ведь дыма без огня не бывает, объективная истина…» Не знал еще Липняковский, что ответ на его вопрос уже записан на пленке хитроумного и находчивого мэра, в его беседе с господином Переверзиным. Но для этого надо было прослушать всю пленку — от начала до конца.
Глава пятая НИКАКИХ ПОДВИЖЕК
Расследование аварии в городских электрических сетях, если судить о действиях местной прокуратуры по гамбургскому счету, мало интересовало Александра Борисовича.
Тут как-то он употребил это устаревшее выражение в разговоре с Линой, и она спросила, а что это такое? И при чем Гамбург? Это город или фамилия, которая часто появляется в титрах среди создателей телевизионных сериалов? Турецкий засмеялся: город, конечно. И рассказал прошлую, еще дореволюционную, историю.
Раньше борцы, как спортсмены, выступали главным образом в цирках. Причем, чтобы вызвать максимальный интерес, а также цирковые сборы, заранее договаривались о том, кто сегодня будет победителем. Типа нынешних «договорных матчей». Вчера, к примеру, был ты, сегодня — я, завтра — опять ты, и публика будет без конца ожидать окончательного судейского решения: кто самый сильный в мире? Интрига сохраняется, и цены на билеты растут. Но однажды, скажем, раз в году, все знаменитые борцы собирались в городе Гамбурге и на арене, при наглухо закрытых дверях, без посторонней публики, проводили между собой настоящие чемпионаты, чтобы установить истинного победителя. И этот «гамбургский счет» был уже непререкаемым. Отсюда и крылатое выражение. При гамбургском счете нет места лжи. Такая вот легенда… очень похожая на правду. Но лучше не сомневаться, так выглядит красивее, во всяком случае…
Итак, расследование аварии являлось лишь вынужденной формой сотрудничества Александра Борисовича с властями города Новороссийска, с меркуловской властью, даже с определенной властью жены Ирины, пославшей вдогонку за мужем Антона Плетнева. И сколько бы последний ни уверял Сашу, что у них с Ириной никогда ничего не было, сам Турецкий мало этому верил, а правильнее сказать, совсем не верил, ибо знал человеческую породу. Да и потом: верить — значило делать немедленные выводы и какие-то кардинальные «телодвижения». А этот процесс «возвращения на круги своя» его как-то не увлекал в данный исторический момент. У него было интереснейшее дело о потере человеком памяти, и была поразительная женщина, от которой ну никак не хотелось отрываться.
Но, с другой стороны, на него все больше давила необходимость принять решение, как бы ни хотелось того избежать. Они ж ведь не оставят в покое. И тетка, и Ирина, и Костя, и остальные, включая дочь Нинку, слово которой для Турецкого почему-то всегда оставалось решающим. Наверное, потому что дочь… Но самым «решающим» оказалось, как ни странно, слово Лины. Даже ничего и не просчитывая наперед, она знала, что их почти «курортный» роман должен вот-вот закончиться. И повторяла это. И уверяла Сашеньку, что речь здесь не о злых дядях и тетях, а о том, что ни один «роман» ни к чему путевому не приводил. В лучшем случае он надолго оставался в памяти терпким, пьянящим воспоминанием, от которого и сердце болело, и крамольные мысли появлялись — из области предположений типа: а если бы я тогда решился, или решилась, то по какому бы руслу жизнь потекла? И все это — без ответа и какого-либо оправдания. Но в конце наверняка выглянет трусливая такая мыслишка: ну и правильно сделал, что отказался, неизвестно, лучше было бы, а тут у тебя давно все «устаканено», а если и нет, то ты все равно знаешь, что на раскаявшихся грешниках весь Божий мир держится. Да и куда ему деваться?..
Но это — потом, а сейчас мысли и желания у Турецкого еще вовсю бунтовали! Он не хотел примириться с неизбежным, казалось, что это только других людей ожидает стандартное решение вопроса, но только не его!.. И чтобы хоть чем-то оправдать эту свою самостоятельность, Александр Борисович силком, что называется, подтягивал себя к выводу о том, что его каприз, — пусть они так называют! — все же имеет под собой основания. А раз так, то нечего и торопиться с принятием окончательного решения.
Ну, вот и вывернулся. А заодно получил возможность хотя бы еще какое-то время сжимать в объятьях и самому полностью растворяться в потрясающей женщине. Пусть этот процесс и не станет вечным, и даже, увы, не будет продолжительным, как любое счастливое сновидение, которое больше никогда не повторяется. Но оно еще есть, оно существует, я живу в нем… И отстаньте от меня!
И тут Александру Борисовичу виделась четкая взаимосвязь, как бы охранявшая это его сильное, даже очень сильное, увлечение, которое Лина называет «курортным романом». То есть, пока существует потерявший свою биографическую память Полковник Володя, бомж с новороссийского бульвара, пока в душе, подобно «пеплу Клааса», не гаснет желание отыскать Володину потерянную правду, до тех пор, иначе говоря, до самой последней минуты поиска, сколько бы он ни длился, будет существовать рядом и восхитительная Лина. Ибо одно без другого, как и без третьего, возможно, без четвертого и прочего, существовать не может. Это ли не выход из тупика?! А ты «молоток», однако, Турецкий!
Но это и не значит, что можно тянуть вечно. Или тебе это в конечном счете удастся. Вот и самооправдание…
Володи не было нигде. На бульваре вообще отсутствовали бомжи, — слишком жарко. На пляже, на привычном месте у сломанного лежака, Володя тоже отсутствовал. А бродить по бесконечному пляжу в поисках раздетого человека — занятие абсолютно пустое и бессмысленное. Голые — все равны и одинаковы. Баня, говорят, уравнивает, пляж, видел Турецкий, — тоже.
Оставался железнодорожный вокзал с его платформами, под которыми господа бомжи иногда отдыхают, вкушая послеобеденный кайф, да пустые пристанционные строения, заброшенные за ненадобностью бараки чуть ли не военных еще времен. На машине это — недолго.
Александр Борисович уже видел некоторых знакомых Володи, но сейчас, среди разморенных жарой, весьма относительно «чистых» мужиков, он никого знакомого не увидел. Осмотрелся и спросил, стараясь сохранять независимую вежливость:
— Господа, никто не скажет мне, где можно найти Полковника Володю? Мы договаривались о встрече, но я невольно подвел его, дела задержали, а предупредить вовремя не смог. Я был бы вам очень признателен. — И Турецкий достал из кармана заранее припасенную пятидесятирублевую купюру.
