Судно тряхнуло — словно на ухабе. Приступ тошноты не замедлил пожаловать в гости. Он свесился за борт, хотя и выливать там уже было нечего. Спазмы следовали один за другим, боль давила, в глазах темнело. Двоился замкнутый люк клюза — отверстия для спуска якорной цепи. Перевернутые буквы на борту — бронзой по металлику — название судна. Он вчитывался в надпись, словно недоученный первоклассник, мысленно переворачивая символы. «АН-ТИ-ГО-НА». «Антигона», все понятно. Греческая мифология. Был предатель в Фивах, звали его Полиником. Привел иноземные войска против собственных граждан. Фиванцы разгромили в пух и прах иноземцев, а труп Полиника бросили на радость птицам и собакам под крепостную стену. Царь распорядился: погребению не подлежит. Каждому, кто осмелится предать тело земле, светила страшная смерть — невзирая на попрание всех моральных и санитарных норм. Антигона нарушила запрет, похоронила брата. Царь Фив, понятно, возмутился, приказал откопать обратно тело и провести расследование, кто осмелился на такое «святотатство». Схватили Антигону, закопали живой в гробнице. А Полиника свихнувшийся царь все равно предал земле — поскольку оскорбленные боги начали роптать и готовить царю страшную кару…
Турецкий поднимался по крутой лестнице. Его мутило, ноги не слушались. Шум голосов становился ближе, различались отдельные реплики. Внезапно оборвался ветер — теперь он слышал практически каждое слово.
— Да уж, Игорек, развеселил. Обязательно разовью эту историю в своей новой книге — с твоего, разумеется, согласия. Развели ваших партнеров, как мост над Невой. Что поделать, афера — это тоже бизнес, а если выражаться точнее, это творческий подход к бизнесу…
— Великая американская мечта, Феликс — заработать побольше денег.
— Спешу заметить, Игорь Максимович, эту великую американскую мечту мечтают практически все народы мира, за исключением, может быть, папуасов и эскимосов, которым и без денег хорошо…
Он брел по верхней палубе — обширной, как Семипалатинский полигон. Из тумана выплывала приземистая стальная мачта. Парус свернут и притянут пеньковыми веревками к поперечной балке рангоута. Сила ветра в переживаемый исторический момент, видимо, не использовалась. Выплывала сверкающая на солнце рубка, капитанский мостик, огражденный литыми перилами, — так называемый квартер-дек, самая высокая горизонтальная плоскость на судне, под ними комфортабельные места для сидения, в которых расположились отдыхающие. Столики с легкими закусками, проволочная ваза с апельсинами и киви. Женщина в безразмерной соломенной шляпе тянула коктейль из соломенной трубочки. Люди плясали перед глазами, двоились, троились, расползались вширь и вдоль. Обрывки разговора буром вгрызались в мозг.
— Ириша, ты что-то посинела. Холодно, родная? Господа, обещаю, сейчас эти облака разлетятся, как шары на бильярдном столе, и настанет восхитительный день. Будем загорать, ловить русалок на спиннинг Феликса, неуемно поглощать прохладительные напитки… Напомни, Робер, как по-французски «прекрасная погода»? А-а, помню — иль фэ трэбо.
— Ожюрдюи иль фэ дю ван… — гортанный женский голос, похожий на голос Патриции Каас.
— Прости, дорогая Николь?
— Сегодня ветер, — хохотнул с акцентом мужчина. — Как это у вас говорят… не претворять желаемое за действительное…
— Ольга, ваш сын долго спит, может, послать за ним Герду? Сколько можно, в конце концов? Уже почти одиннадцать, он проспит все на свете.
— Ничего, Ирина, пусть поспит, он так устал на этой неделе…
— Да уж, Ксюша, ваш жених умеет дать храпака. А у меня такое, к сожалению, не получается. Силы уже не те, знаете ли. Сплю от силы шесть часов, встаю — и сразу за компьютер, высасываю идеи из пальца…
— Какой вы работящий у нас, Феликс. А ваш Данила скоро женится? Сколько ему уже — двадцать пять — двадцать шесть?
— Рассмешили, Ольга Андреевна, — басисто хохотал обладатель имени Феликс. — Мой обалдуй — ходячий анекдот: он не такой дурак, чтобы жениться на той дурре, которая согласится выйти за него замуж. Зачем ему эти заморочки? Папа кормит, недостатка в женском внимании не испытывает, приводит их даже в мое присутствие… Признайтесь, Ксения, когда над вами с Николаем совершат безжалостный акт бракосочетания?
— Скоро, Феликс, не волнуйтесь. В середине августа мы уже будем препираться на одном из островов Мальдивского архипелага — если, конечно, не передумаем проводить там свой медовый отпуск…
Турецкий выплыл из тумана — то ли сам перешел палубу, то ли палуба под ним передвинулась. Люди оборвали беседу, изумленно на него уставились…
— Ептыть… — глубокомысленно произнес полный господин, развалившийся в широком шезлонге.
Короткое слово как нельзя лучше характеризовало ситуацию. Турецкий попытался улыбнуться — попытка с треском провалилась.
— Вы, сударь, словно снег, — неуверенно произнес тот же самый господин, — идете и лежите одновременно.
Турецкий ткнулся коленом в свободный шезлонг, опустился на хрустящее полотно. Очень вовремя он присел — еще мгновение, и стал бы медвежьей шкурой посреди палубы, о которую приятно вытирать ноги. Люди выбирались из ступора, переглядывались, недоуменно пожимали плечами. Многие смотрели на господина в цветастой гавайской рубахе — видимо, этот господин распоряжался на яхте количеством (и качеством) гостей.
— Вы кто? — недоуменно пробормотал «цветастый» господин.
Фраза послужила сигналом. Подлетели двое, нависли над душой. Один сравнительно молодой, чернявый, не из русских. Второй постарше, волосы прямые, пострижены «горшком», физиономия неприятная (хотя у некоторых женщин могло бы развиться и отличное мнение). Оба с решительными намерениями.
— Эй, постойте… — он знал, что свобода личности и права человека в этой стране не то чтобы в моде, но зачем сразу руки ломать? Хрустнули суставы, от резкой боли прояснело в голове.
— Постой-ка, Салим, отпусти его, — командно выплюнул обладатель цветастой рубахи. Чернявый повиновался, но отступить не пожелал. Обладатель неприятной физиономии продолжал выворачивать правую руку.
— Манцевич, и тебя касается.
Боль отпустила, Турецкий перевел дыхание. За какие, спрашивается, заслуги?
— Вы еще расстреляйте меня, — пробормотал он, разминая онемевшие плечи, — я не киллер, господа, успокойтесь, просто по нелепому стечению обстоятельств судьба занесла меня на ваше великолепное судно…
— Пора к психиатру, — поведал полный господин и почесал ершистый затылок. — Впрочем, что касается завязки сюжета к новому роману… Вполне, мне кажется, приличная завязка, не затоптанная, как считаешь, Игорек?
Господин в гавайской рубахе глухо безмолвствовал. Он был сухощавый, жилистый, взгляд отличался цепкостью. Можно было не сомневаться, что этот тип здесь самый главный. Остальные тоже помалкивали, предоставляя господину право первому выносить оценки. Появилась возможность рассмотреть эту публику. Дама в соломенной шляпке и песочного цвета платьишке с умеренным декольте смотрела на Турецкого большими круглыми глазами. Она сидела рядом с вышеупомянутым господином и, можно было предположить, имела к нему непосредственное супружеское отношение. Мужчина простоватой наружности с изрытым морщинами лицом нервно сглатывал, моргал. Женщина рядом с ним, в огромных черных очках, с бледным неулыбчивым лицом. Обоим было далеко за сорок. Упитанный господин, о котором уже говорилось — белые брюки, клетчатая рубаха, смутно знакомое щекастое лицо, к которому прочно прилипло выражение жизнерадостности. Особняком сидела молодая девушка с ухоженным вытянутым лицом, лукавинкой в глазах, грудью второго размера, упрятанной за сложносочиненной кофтой-курткой-туникой, с точеными ножками в колготках и забавных тапочках на платформе.
