Светлое будущее приближалось со скоростью шестьдесят минут в час. Он посмотрел на часы (зачем? Для составления будущей летописи?). Было два часа ночи без нескольких минут. Видя, что ему противостоят превосходящие силы противника, Шорохов сдался на милость победителей. Заработал двигатель. Распахнулся клюз, пришел в движение брашпиль — машина для подъема якорной цепи. «Антигона» стала медленно разворачиваться.
— Уберите руки от штурвала! — разорялся Шорохов. — Не трогайте тут ничего! Вы сказали, в Сочи, значит, идем в Сочи. Чего еще надо?
— Господа, на хрена нам Сочи? — вдруг прозрел Феликс. — Нам Сочи не надо! До Сочи мы будем кандыбать еще часов восемь! За это время всякое может случиться. А вдруг Игорьку придет в башку вывести из строя двигатели? А вдруг еще кого-нибудь недосчитаемся? Держи курс прямо на берег, матрос! Знаешь такое слово — перпендикуляр?
Шорохов кричал, что к берегу подходить нельзя, что береговая полоса к северо-западу от Маевки таит опасности — скалы, рифы, все такое, а у «Антигоны» внушительная осадка, как бы не случилось чего неподходящего.
— Выкрутимся, матрос! — хохотал Феликс, возомнивший себя капитаном. — Мы же не дураки, верно? Тормознешь недалеко от берега, спустим шлюпку — и айда на сушу. Автомобильная трасса — она по любому тянется вдоль берега, мы и пешком до нее доберемся. Лично я возьму попутку и через час буду в Сочи. А Игорек и его бравые матросы пусть остаются на своей посудине, пусть плавают сколько влезет, а то еще припишут нам угон транспортного средства!..
Мнения разделились. Кто-то кричал, что не нужно этого делать, можно запереть Голицына в каюте, всем собраться в одном месте и терпеливо дожидаться, пока судно прибудет в Сочи. Другие готовы были на все, лишь бы покинуть яхту. Последних было больше.
— Господа! — гремел Феликс. — Здесь десять миль! Собирайте вещи, которые считаете нужными, деньги, документы, соответственно оденьтесь — и добро пожаловать на правый борт! Морскую прогулку будем считать законченной!»
Люди разбегались по яхте, только Феликс, дабы пресечь возможные поползновения разбитого в пух и прах Голицына, оставался в рубке. Радость, тревога, досада, неуверенность в завтрашнем дне — все перемешалось в голове Турецкого. Он тоже спустился в каюту, хотя чего ему было собираться? Вошел, обозрел напоследок пустые стены, рухнул в койку, полежал несколько минут. Возможно, Феликс прав: допустимы любые средства, лишь бы этот кошмар быстрее кончился. Глаза закрылись, он начал засыпать. Подскочил, ошпаренный — этого еще не хватало! Метнулся в коридор, добежал до каюты Голицына, распахнул дверь. Почему, черт возьми, Голицын вбил себе в голову мысль, что его хотят убить? И заразил этой мыслью других, в том числе Турецкого. А если все гораздо проще (или, наоборот, сложнее), и убить хотели… Салима, что, в принципе, и сделали?!
Голицын был живой, здоровый, но заметно подшофе. Он растекся по креслу, тянул из штофа, тупо пялился в пространство. Медленно перевел глаза с потолка на посетителя, напрягся, как пантера перед прыжком.
— Спокойно, Игорь Максимович, — сделал Турецкий миролюбивый жест. — Атака захлебнется, поскольку я сильнее и кое-чему обучался. Ваше могущество меня волнует мало, а всех своих клевретов вы растеряли.
— С-сука ты, Турецкий… — процедил бизнесмен, сдерживая естественный «физиологический» позыв. — К-какого ч-черта ты меня кинул?.. Я верил в тебя…
— Наше сотрудничество строилось на вашем превосходстве, — пожал плечами Турецкий. — Но времена прошли. Как в фильме, Игорь Максимович, — никто не хотел умирать. Во всяком случае, инициатором акции был не я. Ваши планы? Вы уходите вместе со всеми?
— Да пошел ты… Я до тебя доберусь еще, урод…
— Могу поспорить, что нет, — возразил Турецкий. — Да и нужно вам это? Других забот нет? Успокойтесь, данное мною обещание будет выполнено — виновные в вакханалии на «Антигоне» предстанут перед судом. Имя убийцы будет объявлено утром. Повторяю: вы уходите с судна?
— Мать твою, конечно нет… Здесь останутся команда, прислуга, моя жена…
— И вас не беспокоит, что один из них может оказаться убийцей?
— Да пошел ты!!! — взревел Голицын, вскочил с кресла и швырнул в Турецкого бутылку. Турецкий увернулся, но вслед за снарядом уже летел метатель, схватил Турецкого за грудки…
Он все же проворонил нападение. Затылок взорвался пронзительной болью, искры брызнули из глаз густыми снопами, которым позавидовал бы праздничный фейерверк. Сознание качнулось, накренилось. Он выстоял на пределе сил, тряхнул головой, соскальзывая с грани, за которой его поджидала густая тьма, простодушно врезал Голицыну в челюсть. Миллионер запнулся о журнальный столик, сделал эффектный кульбит, едва не разломив его пополам, и, визжа как недорезанный поросенок, треснулся хребтом о пол.
Но пьяным везет. Когда Турецкий, превозмогая жуткую головную боль, вываливался в коридор, Голицын уже поднимался, уже наводил резкость мутными глазами…
Состояние было примерно таким же, как вчера утром, когда он проснулся непонятно где с застрявшей в черепе пилой. Он плохо понимал, что вокруг происходит, коридор, по которому он шел, держась за стенку, превращался в бесконечный разветвляющийся тоннель. Его толкали какие-то люди, выходящие из кают с вещами, схватила за рукав какая-то женщина (не исключено, что Герда).
— Эй, вы что? С вами все в порядке?
— Все просто замечательно, — ответствовал он.
— Вы куда идете? — вопрошала она. — Идите наверх. Мы уже почти подошли к берегу, нужно спускать шлюпку…
Он плохо понимал, куда он идет. Ввалился в каюту (в свою ли?). На ощупь отыскал санузел с душевой, сунул голову под дохленькую струю воды…
Не зря остерегался Шорохов подводить «Антигону» к этой части побережья. Последовал сокрушающий удар — судно напоролось килем на подводную скалу! Видать, до берега было далеко, раз рулевой не сбросил скорость. Яхта затрещала, где-то под ногами послышался металлический грохот, сопровождаемый отвратительным звуком раздираемой обшивки. Пол зашатался, Турецкий едва не сломал зубы о металлический кран. Схватился за рукоятку подачи воды, но она уплыла из рук, его отбросило на стену — благо стена оказалась рядом. Сполз на пол, с изумлением смотрел, как правая стена вдруг пошла вверх, левая вниз, потом наоборот, а дальняя стена одновременно начала подниматься, и его прижало к холодному кафелю. Он в ужасе ждал, что сейчас все перевернется, но этого не случилось, судно оставалось в наклоненном положении. Разом умчалась муть из головы, он сообразил, что происходит. Доковылял, держась за стену, до двери, выбрался в коридор, который тоже сделался наклонным, стремился вниз, к бесконечности. В коридоре кто-то кричал, но остроты зрения не хватало, чтобы понять, кто кричит, зачем кричит… Он бросился направо, преодолел узкий коридор, вывалился на правый борт, побежал, хватаясь за леер, к носовой части, где толпились кричащие люди и горел, болтаясь на ветру, фонарь…
Дождь хлестал порывами, черная хмарь затмевала нижние слои атмосферы, рваные хлопья отрывались от туч, уносились с завихрениями.
