— Ради бога, простите, Николь, — ахнул Турецкий, поворачиваясь на сто восемьдесят через левое плечо. — Я стучался, но никто не ответил, мне так неудобно…
Он простоял, отвернувшись, порядка минуты — то есть время вполне достаточное для того, чтобы женщина что-нибудь на себя накинула. Осторожно повернулся, посмотрел одним глазом. Картина не менялась. Женщина стояла напротив него и с любопытством смотрела. Как будто это он был голый.
— Салю, — сказала Николь.
— Бонсуар, — согласился он.
Турецкий снова отвернулся. Стоял, ждал.
— Вы такой странный, — вынесла закономерный вердикт француженка.
Он повернулся и стал смотреть в ее глаза. В них светились искренний вопрос и непонимание.
— Я странный? — уточнил Турецкий.
— Конечно, вы, — уверила женщина. — Вы пришли сюда, наверное, не для того, чтобы отвернуться и молчать?
— Вы… не хотите одеться?
— Зачем? — она пожала плечами. — Это моя комната. Почему я не могу здесь делать то, что я хочу?
— Хорошо, — он тоже пожал плечами. Непросто было фиксировать взгляд на светящихся черных глазах. Взгляд срывался. А женщина хищно улыбалась, подошла, всячески подчеркивая свою принадлежность к семейству кошачьих, поигрывая длинными, тщательно заточенными ногтями. Ее глаза смеялись. Она наверняка принимала наркотики средней тяжести, причем принимала их сравнительно недавно, не заморачиваясь с умеренностью. Возрастные изъяны бросались в глаза. Кожа у нее была суховатой, имела серый оттенок, груди не обвисали, поскольку были маленькими и не создавали должной массы, но смотрелись как-то бедненько и уныло. Но женщину это не смущало. Видя замешательство посетителя, она решила поиграть, манерно потянулась к нему губами, втянула воздух носом, засмеялась. Турецкий попятился. Как-то не вписывалось в программу такое поведение объекта. Она отправилась за ним, подняла руки, демонстрируя тщательно выбритые подмышки, сделала вид, что собирается положить их ему на плечи.
— Эй, госпожа фигурантка по делу, — запротестовал Турецкий, — все это, конечно, льстит, но не могли бы вы держать себя в руках?
Трудновато становилось контролировать стабильность в данной части судна (во французской стороне). Она положила руку ему на плечо, напряглись цепкие пальчики. Женщина плотоядно задышала. Возникло паническое чувство, что сейчас она швырнет его в койку, начнет срывать одежды. А попробует сбежать, догонит, задушит в объятиях. И даже снайпер не отвадит ее от такого плана действий. А чего, действительно, тянуть? Это у кошек долгая прелюдия, у нимфоманок из стран «демократии» все гораздо проще и демократичнее…
Он уже собрался рявкнуть, чтобы она вела себя прилично, но отворилась дверь, и вошел супруг Николь Робер в полосатых штанах и с бутылкой «Шато Брио» под мышкой. «Чудненько, — подумал Турецкий. — Лаврушин застал меня в объятиях Ольги Андреевны, Робер — в объятиях Николь. Осталось Голицыну зафиксировать мой телесный контакт с Ириной Сергеевной — и можно смело отправляться на дно».
Робер приподнял брови, но данный жест отразил, скорее, удивление, чем возмущение. Николь не отпрянула, не залилась краской смущения. Она непринужденно прощебетала что-то мужу, тот отозвался в том же духе, поставил бутылку на тумбочку. «Сейчас у нас будет секс втроем, — догадался Турецкий. — Ну уж хренушки, только через мой труп».
— Николь, довольно меня лапать, — возмутился он, вырвался. Он ожидал чего угодно, но только не того, что супруги в унисон засмеются. Ох уж эти бесстыжие западные нравы!..
— Робер, полагаю, это не то, что вы подумали…
— Не надо волноваться, детектив, — отмахнулся Робер, снимая золотистую наклейку с горлышка, — Николь шутит. Она всегда так шутит. Не обращайте внимания. Ее просто надо хорошенько стукнуть по заднице.
Николь кокетливо прыснула, повернулась, выставив напоказ худосочные ягодицы. Робер что-то бросил по-французски. Она спохватилась, подбежала к шкафчику, извлекла сверкающий блеском стали сложный кухонный прибор, в котором имелся штопор, передала мужу. Пока он вытаскивал пробку из бутылки, царила мертвая тишина. С характерным звуком вновь стартовало веселье.
«Прояснение обстоятельств» проходило в сложной взрывоопасной обстановке. Робер приносит свои извинения за неподобающее поведение Николь. Да, он в курсе, что из некоторых граждан Российской Федерации еще не выветрились пещерные понятия о морали и этических нормах, поэтому ему очень жаль. Он не может заставить Николь одеться, она так хочет, ей так удобно, по квартире в Париже она вообще разгуливает голяком, к чему давно привыкли гости, водопроводчики, разносчики молока и люди из дома напротив. Что угодно уважаемому детективу? Не желает ли он выпить? Нет? Странно. Разве алкоголь не является необходимым условием для создания трудового настроя? Впрочем, дело хозяйское, а вот Николь и Робер с удовольствием выпьют. Ваше здоровье, детектив! Как вы себя чувствуете? У вас уже прошел похмельно-абстинентный синдром? Еще раз ваше здоровье, прозит, все такое… О, они понимают, что на судне произошла достаточно серьезная неприятность. Умер талантливый и многообещающий молодой человек. Какая жалость. Да, они общались с этим мальчиком несколько месяцев назад на дне рождения Игоря. Он показал себя с положительной стороны. Правда, плохо отзывался на заигрывания Николь, смущался, как замшелый папуас, когда она ножкой под столом пыталась нащупать его мужское достояние. Было несколько неприятных минут, когда Ксения — тогда еще не невеста, но девушка, твердо знающая, чего она хочет от Николая — почуяла неладное и встала на защиту своего суженого. В общем, страшная трагедия. Вот только непонятно, почему Игорь Голицын и примкнувший к нему сыщик считают, что это убийство? Парень оступился на ровном месте, упал, ударился затылком. А синяк на переносице может не иметь отношения к происшедшему, — скажем, неловко вытаскивал пробку из бутылки (а это, между прочим, искусство), или ударился о дверцу шкафа, когда пытался ее открыть. Робер и Николь страшно раздосадованы, они оказались заложниками ситуации. Робер — давнишний друг и партнер Игоря, просто глупо и оскорбительно его в чем-то подозревать! И что мы имеем? Атмосфера на судне гнетущая, отдых и обсуждение деловых вопросов накрылись медным тазиком, телефоны отнял этот злой и кровожадный человек по фамилии Манцевич. Игорь ходит, словно в воду опущенный, люди шарахаются друг от друга. Это в России в порядке вещей? Вот и остается развлекаться тем, что есть под рукой, выдумывать себе занятия, ждать у моря погоды…
Их повествование о вчерашнем вечере было скучным, как бюст Николь. Ну, опоздали, с кем не бывает? Это немцы отличаются педантичностью, а у французов все гораздо проще. Познакомились с милым толстяком (странно, почему они во Франции ни разу не слышали об этом выдающемся российском писателе?), выразили почтение Игорю, его милейшей супруге. Посидели в кают-компании, выпили по паре бокалов вина. Да, конечно, они помнят, как заходила мать будущего покойника, тепло общалась с присутствующими, Робер даже поцеловал ей руку. Прибежали двое голубков — будущий покойник и Ксения, — тоже не засиделись. Вскоре все разбрелись, и Николь с Робером отправились к себе в «номера». У них вполне пристойный «юн шамбр пур юн персон» — двухместный номер. О, сыщику любопытно, чем они тут занимались всю ночь? Ну, во-первых, не всю ночь, во-вторых, ничем уж таким выдающимся, на чем бы следовало подробно остановиться. Николь обожает быть сверху, а больше всего ее заводит, если в этот момент ее снимают на камеру. Она становится просто бешеной фурией. Подобные приятные нюансы сыщика не интересуют? Ну что ж, очень жаль, больше им сообщить нечего. Утомленный сексом Робер быстренько заснул, а Николь, чтобы очутиться за пазухой у Морфея, пришлось хлебнуть еще немного вина, закусить фисташками — благо этим добром они запаслись. Который был час? — Вы, видимо, издеваетесь. Не слышали ли чего-нибудь подозрительного? — Ни в коем случае. В каюте сломался кондиционер (их уже не удивляет этот навязчивый русский сервис), пришлось открыть иллюминатор, а море издавало такие оглушительные звуки…
