Еще с позапрошлого лета в их крепостицу, поставленную для защиты от муромского князя Ярослава Святославича, стали просачиваться слухи о татях, обосновавшихся на Оке и занимавшихся разбоем проходящих купеческих лодей. Овтай мысленно воздал хвалу Инешкипазу, расселившему их по земле так, что вражда с некоторыми соседями или лихие люди на торных путях не могли свести под корень торговли эрзян, которая пополняла их закрома красивыми заморскими тканями, серебром, оружием. За это приходилось расплачиваться пушниной и рыбой, медом и воском, хлебом и скотом, однако местная земля не оскудевала, давая возможность жить в сытости при наличии крепких рук и желании работать на ней.
Даже появление разбойных людишек на Оке почти ничего не нарушило. Торговля с муромским князем, изрядно побитым полтора десятка лет тому назад,
[70]
и так была хилой. Основной торговый поток шел по суше в сторону Абрамова городка, где всем заправляли булгарцы и который был расположен в устье Оки. Нечастые посещения купцами окского правобережья большой выгоды никому не приносили, потому что поселения эрзян обычно были совсем небольшими и располагались вдоль неглубоких лесных речек, куда торговцам ходу на крупных речных лодьях не было. Так что появившиеся лихие люди при всем своем желании никак не могли испортить местной торговли.
Однако то, что эти тати две недели назад вторглись на эрзянские земли, поднявшись вверх по лесной речке и обосновавшись в полноводной заводи на одном из ее берегов… такое надо было пресекать жестко. Мало того что местные жители были потеснены в своих охотничьих угодьях, так еще несколько разбойных людишек попытались напасть на небольшое поселение, чтобы захватить женщин для своих утех. Хорошо, что охотники как раз возвращались с промысла, — они сразу схватились за оружие и выдворили непрошеных гостей, сопроводив их уход непрекращающимся обстрелом. В основном в дело пошли стрелы с тупыми наконечниками и, как следовало ожидать, такой отпор не причинил большого вреда одоспешенным воям. Однако все-таки их прогнал, а потом жители догадались отправить гонца в твердь
[71]
за помощью.
Подмога пришла, однако оказалась недостаточной. Вместе с десятком охотников, вызвавшихся выступить в поход, эрзян набралось всего около сорока человек. Нападать таким числом на разбойный лагерь, где, как впоследствии оказалось, обитало около сотни вооруженных воев, было, с точки зрения Овтая, верхом неразумности. Пришлось посылать очередного гонца в крепостицу, чтобы те известили инязора да собрали по окрестностям охочих до ратного боя людишек. А сами они тем временем стали кружить вокруг лагеря, выискивая его слабые места, и расставлять дозоры по всем тропкам, чтобы не позволить татям ринуться мстить за свою неудачную попытку похитить эрзянок. Предосторожность не лишняя, хотя если бы те хотели повторить свой набег, то сделали бы это сразу на следующий день, и тогда ратники Овтая поспели бы разве что к пепелищу разоренных домов.
Однако разбойный люд медлил, и оба дня необъявленной и необнаруженной осады продолжал предаваться разгулу на берегах речной заводи, оглашая весь лес пьяными воплями и диким хохотом. Даже их охотники, прежде постоянно пополнявшие съестные запасы, не выходили за пределы лагеря. Лишь один раз под вечер десяток человек перегородил русло плетеной сеткой и стал шумно загонять в нее рыбу, уйдя на сотню шагов вверх по течению и начав там бить слегами по поверхности воды, не желая залезать в холодную осеннюю речушку. Обитатели лагеря словно ожидали каких-то вестей из внешнего мира, не рискуя отлучаться на длительный срок. И они дождались.
На исходе второго дня в заводь вошла выдолбленная из поистине огромного ствола липы однодеревка с небольшим парусом на носу суденышка, и из нее выбрались две невзрачных личности в сопровождении одного из дозорных, выставленных около Оки. Лагерь тут же стал напоминать растревоженный улей. Лодьи, прежде вынутые на берег, стали спускать на воду. Между ними, натужно покрикивая в сторону подчиненных, вышагивал богато разодетый воин в красной накидке, явно чувствующий себя хозяином положения. Овтай долго рассматривал предводителя и его ополчение, пытаясь определить, откуда на этот раз появились лихие люди, но близко к лагерю он подобраться не смог, и дело ограничилось лицезрением разнообразных доспехов и еще более разнородных бородатых физиономий, по которым трудно было определить, кто стоит за разбоем на Оке.
Пришлось довольствоваться одними догадками, однако последние сразу же сошлись на муромских лиходеях: больше в этих водах тревожить честный люд было некому. Еще три десятка лет назад
[72]
купцы из Мурома, недовольные привилегиями булгарцев, беспошлинно привозивших товары в город и получающих баснословные прибыли, организовали многочисленные грабежи булгарских судов. В дележе добычи наверняка поучаствовала и местная знать, иначе почему все жалобы Булгара на татьбу остались без ответа? Вот только закончилось все это довольно прискорбно, но уже для всех муромцев. Город был взят великим волжским соседом на щит и разграблен вместе с окрестностями. Однако поколения меняются быстро, и новая молодая поросль былых наказаний не помнила, а не защищенные купеческие суда так и шныряли вдоль по Оке, ослепляя жаждой наживы завидущие глаза нечистых на руку людей. Видимо, молодежь опять взялась за старый, поросший легендами промысел, прячась до времени в глухих муромских лесах. А доставленные вечером вести говорили, скорее всего, о несчастном одиноком купце, решившем отправиться с товаром в Рязань или Киев. Возможно, это не булгарец — те с лета перестали заходить в эти воды, памятуя свою размолвку с ростовским князем, но разбойникам не все ли равно, кто попадет под их нож?
Наконец сборы закончились. Две лодьи вышли из заводи и направились вниз по мелководной речушке, неслышно несущей свои воды в сторону Оки. Ушедшие на них ратники помогали себе шестами, слегка отталкиваясь ими от заиленных прибрежных отмелей, заросших ивняком до самого уреза воды. Дождавшись ночи и не узрев возвращения судов, Овтай принял решение напасть под утро на лагерь, где остался предводитель разбойных речных людей вместе с тремя десятками воев. Все приготовления были совершены, эрзяне стали ждать сладкого предутреннего сна, который должен был овладеть не только спящим противником. Даже бодрствующая стража в лагере обычно в это время начинала клевать носом и смеживать очи под его чарами. Однако в середине ночи там началась суматоха, возникшая по приходе юркой долбленки. Та вошла в заводь с факелом на носу — и почти сразу на берегу запылали костры, посыпались из-под навесов воины, а через полчаса следом за той же однодеревкой последняя лодья ушла к Оке.
