– Что угодно, воевода.
– Именно. И десницу твою с мечом я слегка вывернул. Можешь и не выдернуть меч одним разом: хват неудобен стал. Оттого и не отпрыгнешь прытко от удара моего. А он куда угодно последует. Вот… – Обманным движением воевода скользнул лезвием вверх, и меч прошелся по спине полусотника. – А мог бы и сызнова по коленной жиле, благо напомню в иной раз, ногавиц не вздеваешь. А делать что надобно в таком разе? Да щитом ударить на сближение моё. Получить – получил бы, да не прицельно.
– Так и ты иной раз ногавицы не надеваешь. Вообще они у вас тут редкость, как я посмотрю…
– Однако же к новгородцам все дружинные в них вышли. А у кого не было, так тех с отроками болезными в весь отослали. Оттого чуток более времени потратили, брони вздевая, да мы не торопились – время тебе дали к ушкую подобраться незаметно. Да и купец, покуда нас ждал, п€отом и волнением изошелся. Опять же своей нерасторопностью мы ему неуважение показали. Оттого он потом в крике злость свою выплеснул, не думая об ином, а нам это лишь на пользу было.
– На пользу ли, воевода? С новгородцами схватиться можем…
– Не думай о сем… Никто не заставлял их ратить нас, в любой миг до того миром могли разойтись, коли у новгородцев желание было бы. Окромя того, отпустил бы купец добром деток наших, послав братьев своих за ними… Да хоть откуп бы попросил, так все и обошлось бы. А как зыркнул он из-за стола на меня глазенками злющими да стал предлоги надуманные выставлять, так и понял я, что к сечи надобно их подводить, потому как сами, добром, они отроков не отдадут. Вот и подгадал время, выгодное для нас, раззадорив купца словами своими. Ошибся чуток – тянуть потом пришлось, дабы лодьи снесло течением аккурат супротив нас. Однако все получилось. Потому не мысли, есть ли польза али нет. По правде мы своей поступили, за кровь нашу им воздалось, потому как первыми они ее пролили. Ну или попытались…
– Да не про то я, а про последствия…
– И про то, что случится, не горюй, вои мы… Коли Никифор тот же мыслил бы, как поступить надобно, так отступил бы он от деток. И не заикнулся бы о них, дабы новгородцев не раздражать. Тем и кончилась бы весь в скором времени – смердами бы растворилась окрест. А нам не пристало отступать, да и не выжить нам иначе, мыслю я. Тем паче, что смерть с нами рядышком прошлась, аж волосы у нас взъерошила. И токмо дерзость твоя от нас ее отворила. Потому и далее так же мы поступать должны. А вот как поправить разлад наш с новгородцами, подумать крепко надобно. Собраться советом и подумать.
– Согласен я с этим, Трофим… А вот если не отдали бы они детишек нам и стрелы метать не стали? Сказали бы, что неча вашим отрокам разгуливать без сопровождения, сами виноваты… Или выкуп такой заломили, что не смогли бы мы заплатить его?
– Пришлось бы по Правде Русской судиться с ними, в Новгороде… Понял я, понял, что за спрос у тебя. Не отпустил бы я новгородцев с отроками отсель… Не каждый бы меня поддержал в том и отвечать бы за такие деяния не миром всем пришлось бы, а каждому токмо за себя… На лодье бы их в верховьях перехватили. Но опять же с теми, кто сам вызвался бы на такое дело…
– Не всякий воевода за деток так бы жизнями ратников своих рисковал… Не говоря уже о своей жизни. Думал я, не ценятся у вас дети, пока в возраст не войдут.
– Согласен, один я такой. Повезло тебе со мной, Иван… Да ты сказ обо мне слыхал, поймешь, что я в такой миг Марушку свою вспоминаю. И тех же спасенных детей Петра…
– Это да, повезло мне, что мыслим мы схоже… Да и делаем так же. Ты мне вот еще о чем скажи: щиты у вас при стычке с новгородцами высокие были, с перегибом… двускатные, что ли. К телу плотно прилегают, стрелами не взять. Так что ногавицы вроде и не нужны были?
– Ты молви еще, что и меч с собой брать не надобно, раз из ножен доставать почти не пришлось. Как бой тот прошел бы, гадать токмо можно было. Не были бы мужи новгородские столь уверены в силах своих, так и не кинули бы разом стрелы в щиты наши, надеясь пробить их. Хоть и поранили при том одного – в упор все же били…
– А что бы делали тогда они?
– Кабы щиты были другие, навесом бы стрелы класть стали – хорошие вои сызмальства к этому приучены. Пара стрел так и пошла, однако не зацепило никого, к счастью… Да еще легче можно было поступить: просто держать столь малое наше воинство под обстрелом редким, а ратники тем временем обошли бы да вырезали нас со спины. Да они и дернулись сделать это, крайние почти шагнули навстречу, когда с лодей вдарили по ним. Но про удар такой и опытный воин не догадается. И мысль не возникнет, что со спины, где свои токмо стоят, смерть прийти может. За тем на ушкуе бдить должны, да разве им до того было? Уж такое действо им купец устроил, хо-хо… С реки они опасности не чуяли, да и сонными большую часть из них подняли. И то ладно им, что в бронях были, вздеть успели, как нас издалече увидали. А по три каленых стрелы на воя со спины кого хошь уложат. Тем паче одна из трех пускалась по ногам, а те без ногавиц – не было их у новгородцев. То ли несподручно им было, то ли иная причина. Лишь батарлыки на ушкуе потом нашли… И то, что знакам тайным воев своих успел научить, дабы тишину хранить, зело помогло нам, хоть и попутались они слегка, цели выбирая. А в лесу это сильно нам пригодится, чтобы в засадах разговоры безмолвные вести.
– На все случаи жизни знаков не напасешься…
– Так и в засаде не о бабах болтать, – закончил разговор воевода, в очередной раз приглашая своего полусотника в круг отрабатывать владение мечом.
* * *
– Ну наконец-то, – выдохнул Иван, когда зашедший к нему и воеводе на огонек Пычей пересказал свой краткий разговор со старейшинами верхних отяцких поселений.
Полусотник практически переселился в дружинную избу, лишь иногда заходя в дом к Любиму проведать выздоравливающего Тимку. Сначала он несколько раз задержался у воеводы за долгими разговорами при свете лучины, когда глаза начинали слипаться, а ноги при ясной голове после кружки-другой крепкого меда становились ватными. Доставал овчину из глубокого сундука, благо Трофим уже давно звал его к себе и разрешал невозбранно тем пользоваться, кидал ее как подстилку и с наслаждением вытягивал ноги на широкой и длинной лавке. Помимо ночных посиделок, была еще одна причина переселения – в избе, кроме воеводы и Свары, никто не проживал. Петр предпочел ютиться у молодой вдовы, которая с радостью стала заботиться о его детях, не отличая их от своих пятилетних девочек-близняшек. Пользуясь своим положением, он отгородил для новой семьи половину полуземлянки, но в остальном его житье ничем не отличалось от других дружинных. Те тоже либо осели со своими семьями по «баракам» Переяславки, либо разбрелись по незамужним бабенкам в случае своего холостого положения. Так что после того как Свара переехал в Болотное поднимать молодое воинство, поворчав для порядка, что его отослали слишком далеко от местного бабьего неограниченного контингента, воевода приказным порядком переселил своего полусотника к себе, мотивируя это тем, что не хочет скучать долгими летними вечерами. Проживала ли с воеводой какая из баб, которые время от времени заходили в избу, чтобы обстирать и накормить живущее там воинство, или он менял их по кругу, Иван не спрашивал, а досужие разговоры личную жизнь воеводы старательно обходили стороной. Так что переехал полусотник на новое место жительства почти без всяких опасений, что того стеснит. Себя же Иван тренировками доводил до того, что даже не оглядывался на заинтересованные взгляды лучшей половины человечества. Кстати, и называл женщин он прилюдно так же. Когда же Свара как-то поинтересовался, пошто он баб каких-то лучшими называет, то получил от полусотника встречный вопрос:
