Через пару минут Пычей повернулся к воеводе и кивнул:
– Согласен род отяцкий с тем, что старостой предложено было, да полусотник наш сказал… Только желает, чтобы Иван Михайлович с тобой рядом стоял, воевода.
– Быть посему, отныне вставай рядом одесную, Иван, – поклонился честному собранию Трофим. – С тем и сход наш вести далее буду. Вопрос к вам, отяцкие: гож ли вам староста Никифор, что нам вами поставлен?
– На то я тебе отвечу, воевода. – Пычей повернулся к толпе, сказал что-то родичам и продолжил: – Хотим мы своего старосту, и уж тут непреклонны. Уговор меж нами и тобой был, чтобы традиции наши блюсти.
– Не тебя ли хотят?
– И меня выкликали, было дело.
– Как ты к этому отнесешься, Никифор? – посмотрел воевода на старосту.
– Тяжко мне с ними, Трофим Игнатьич, не разумею я по-отяцки, прости Господи и помилуй мя. Коли нужно, то могу, но душа моя к нашей веси лежит, река милей, – скороговоркой произнес тот.
– Добре, но пока не отпускаю. – Воевода повернулся к Пычею и негромко продолжил: – Вот тебе мой сказ. Тебя я для других дел возьму, поболее, чем в землице на огородах копаться. Пока Никифор будет у вас, тем более и наши мастеровые с семьями там обитают. А через полгода посмотрю я, кого вы кликнете. Одно к нему условие, на языке нашем должен говорить, як на своем… А ежели ты старшего своего к этому подготовишь, то не против буду, да токмо кричать сей миг об этом не надо. И младшего мне отдашь – командовать отроками его поставлю, добре?
Пычей поперхнулся таким быстрым оборотом дела, но, чуть помедлив, кивнул и также тихо ответил:
– Чуть разумеет старшой по-вашему, а младший уже лихо слова плетет, да то и сам ведать должен: на лодьях к черемисам они ходили.
Через несколько минут после того, как Пычей утряс вопрос со своими родичами, воевода объявил решение и перешел к следующему пункту повестки дня – названию весей. Тут уже все прошло без помарок, названия были вброшены заранее, их уже повертели со всех сторон, притерлись к ним и даже начали употреблять. Переяславцы в первую очередь. Отяки поначалу попробовали переиначить название новой веси, назвав ее Пожома Яг, что означало сосновый бор. Однако, после споров с переяславскими переселившимися мастеровыми, которые доказывали, что живут одним миром и имена общих весей должны быть одинаковы, иначе все путаться будут, все-таки сломались и согласились на одно название на всех: Сосновка. Названий же отяцким гуртам никто не удосужился придумать к сходу, и это дело отложили на потом.
Скорым образом был решен и вопрос об отяцких отроках и школе, создаваемой на месте Болотной веси. Прослышав, что всем подросткам, кто поможет обжигать кирпичи или выполнять другую нехитрую работу, будет начисляться треть от полной ставки взрослого, которая пойдет в зачет при дележке доходов от металла и теса, члены общины дружно на это согласились. Правда, при этом отстояли неполный рабочий день на время страды, остаток которого отроки смогут тратить на помощь родителям. А уж когда услышали, что особо старающихся с осени будут обучать в школе грамоте и военному делу, оговорив условие, что отяцкие дети должны подучить язык будущих учителей, то эйфория наступила полная. Еще не пришли те времена, когда образование стали насильно пихать в отказывающиеся от него головы, и понятие «грамотный человек» или «воин» еще означало «почет» и «богатство».
Однако когда воевода попытался свернуть сход и перейти к суду над новгородскими разбойниками, толпа недовольно загудела.
– Чего это они? – Трофим Игнатьич недоуменно оглянулся на Никифора.
– Ну… видать, добро ушкуйников делят, – отозвался тот.
– Эх, сучьи дети, и тут прослышали? – крякнул от досады воевода и громко обратился к толпе: – Люди добрые, это пошто, медведя не завалив, уже ободрать хотите? Пусть поначалу копа вину ушкуйников признает да осудит их, а там и баб своих слушать будете, которые по сусекам уже все узелочки разнесли. Давай, люд, предлагай тех, кто судить будет!
Глава 19
Копный суд
Четверо черемисов, поднимавшиеся вверх по холму, ничем особо не выделялись ни среди отяков, ни среди переяславцев. Каждый из них был облачен в светлую холщовую вышитую рубаху, холщовые же штаны, внизу обернутые онучами, и распашной кафтан со сборками по бокам. Вот разве что форма кафтана да вышивка отличала их от местного населения. На груди и подоле рубахи красным узором пестрели фигурки лосей, медведей, птиц, а вокруг них причудливо складывалась вязь вычурных завитков.
– Здравствовать вам желаю, гости дорогие! Хорошо ли отдохнули с дороги? – Воевода выдвинулся вперед, наблюдая, как черемисы выстраиваются по ранжиру, ведомые какими-то своими обычаями.
Наконец выступил один из них, с заметными монголоидными чертами, возраст которого было довольно тяжело определить. Где-то между сорока и пятьюдесятью, как обычно и выглядят нестареющие до поры бродяги с обожженными солнцем, заматеревшими лицами. Он поклонился и ответил на приветствие:
– Таза лий, родо
[15]
! Будьте здоровы, и пусть вам сопутствует счастье и удача, а дом будет полная чаша!
Эту фразу глава делегации сказал практически без акцента. Впрочем, и в живом разговоре он демонстрировал довольно хорошее знание языка хозяев. Настоящее знакомство состоялось еще вчера, когда прибывших гостей размещали в дружинной избе, предварительно ее освободив. Прибыли всего четверо черемисов, причем трое из них были с двух нижних поселений. С верховьев прибыл всего лишь один, в остальных же посещенных деревнях сослались на страду, дав не совсем вежливо понять, что не собираются отвлекаться невесть на кого. Хорошо еще, что стали разговаривать, а не встретили стрелами на подходе.
Улыбнувшаяся было удача в виде двух отяков, знавших с грехом пополам язык черемисов, оказалась одновременно и несчастьем. По крайней мере, для той лодьи, что ушла вверх по течению. Несмотря на то что суда старались комплектовать переяславцами, присутствие отяков, переводивших их речи, пагубно сказалось на желании черемисов общаться. Хотя и старались заходить только в те поселения по среднему течению Ветлуги, с которыми отяки по преданиям не конфликтовали совсем. В итоге плюнули и поплыли обратно, тем более что сам процесс перевода походил на детскую игру в изломанный телефон. Сначала Пычеев сын переводил на свой язык, а потом отяк, знавший язык черемисов, уже пытался объясниться с теми. Что уж там получалось и как черемисы понимали адресованное им приглашение, один Бог ведал. Но все-таки из ближней деревеньки привезли какого-то хроменького, подраненного медведем охотника, который смог освободиться от повседневных дел.
На пути же в понизовья к приглашающим удача все-таки повернулась своим ликом. В большинстве поселений находился кто-то, знавший славянскую речь, а в одном из них им даже попался крещеный черемис, назвавшийся Яныгит Лаймыр, что означало Владимир, сын Яныгита. Он, по слухам, был далеко не последним человеком в ветлужском кугузстве, и потому приветствовал воеводу от имени всех, бегло складывая слова, положенные говорить в таких случаях гостям.
