– Нет, пожалуй, пока не буду твердо уверен, что за нами сила. А то, что мы хлеб… ну не хлеб, так другие яства с ними делили?
– Сам помысли, ежели гость будет в твоем доме над тобой сильничать, стерпишь ли?
– У нас другие законы были, по которым я и тронуть никого не смел, даже при защите своей, – скривился Иван.
– То разбойные люди для себя придумали законы те, – покачал головой в ответ Свара. – Сам про купцов какие мысли держишь?
– Не нравятся мне они, иначе прямо сейчас бы спрос учинил. Ну ладно, я к гостям, воеводу с Петром постараюсь упредить, чтобы вышли они и решили все окончательно, – вздохнул Иван и добавил: – Трудно мне еще понять, какими законами тут люди живут. – Потом немного потоптался на месте и, вскинув голову, протяжно вывел:
Эх ты, во-о-оран, шо ты вье-о-о-ошься…
Над мое-э-эю голово-о-ой,
Ты до-о-бы-ы-чи-и-и не дожде-о-о-ошься…
Черный во-о-оран, я не тво-о-ой…
Твердой поступью полусотник вступил в дружинную избу, продолжая нарастающим голосом выводить песню, а спустя несколько минут уже было слышно, как ему начали подпевать другие голоса. И не только переяславские, но и новгородские…
Закончили пировать, когда небо на востоке начало уже розоветь. Наорались песен до хрипоты, не давая заснуть веси, даже младшие братья Онуфрия принимали в сем песнопении участие, фальшивя густыми голосами. Наконец новгородский купец поднялся, хлопнув ладонью по колену, и поклонился хозяевам, обведя вокруг осоловевшими глазами.
– Благодарствуем за угощение, пора и честь гостям знать. Эхма… – покачнулся Онуфрий. – И вы к нам заглядывайте по приезде в славный Новгород.
– Одно дело к вам осталось, – тоже поднялся воевода. – Весть нам дошла, что на ушкуе твоем людишек наших силком держат и непотребства над ними учиняют. Что ответишь на это, купец?
Мгновенно подобравшийся Онуфрий поднял тяжелый взгляд на Трофима, а его сотоварищи сразу обступили купца с двух сторон.
– Твои людишки? – Купец натужно удивился. – Откель бы я их взял?
– Мальчонку и девчушку подобрал ты в понизовьях, – продолжал спокойно смотреть на того воевода.
– Ах эти, кх-хе… – засмеялся Онуфрий. – Да то разве людишки? Отроки болезные это были, спасти мы их желали. Знать не знал, что ваши они. Мальчонка тот без памяти был, а девица умом тронутая, молчала всю дорогу. Я лишь рад буду их тебе на руки передать.
– Да? А верно ли, что не чинил ты над ними непотребств?
– Да как ты… Слово свое купеческое даю в том! – побагровел новгородец. – Сей миг забирай их с ушкуя… Ох, не допустят тебя вои мои на него, наказ строгий имеют никого без личного дозволения не пускать.
– С берега крикнешь, чтоб свели с судна сих отроков, согласен?
– Да… крикнуть-то я крикну, однако не согласятся людишки мои на это. Помыслят, что под угрозой меня держат. Самому мне надобно на борт подняться, а… вот братишки мои с вами останутся.
– Добре, пойдем. Токмо и я с десяток воев с собой позову. – Трофим степенно поднял с лавки шлем, забросил развешенную в углу кольчугу на плечо и молча вышел в сени. Онуфрий ухмыльнулся, кивнул остальным переяславцам, подтверждая свое согласие с вышесказанным, и попытался выйти следом за воеводой. Однако его со всей вежливостью попросили немного подождать.
В итоге процессия, задержавшаяся неторопливыми сборами, вышла минут через десять и растянулась на два десятка шагов. Впереди шли купец с воеводой, дальше в окружении нескольких ратников с высокими щитами двое новгородцев, а сзади замыкали шествие одоспешенные Петр и Свара. Еще за полсотни саженей до прибытия на место из ушкуя стали появляться вои, выстраиваясь около костра, горящего рядом на песке. Поравнявшись с ними, купец заливисто свистнул и бросился по мосткам внутрь под полог. Через несколько мгновений после раздавшейся там брани оттуда стали выбегать лучники, рассыпавшись за выстроившимся сомкнутым строем новгородских ратников. Напротив них тоже встал ряд переяславских щитов, загораживающих сотоварищей купца. Один лишь воевода спокойно ходил меж ними, пошвыривая носком сапога прибрежный песок и покусывая сорванную полусухую травинку. Спустя минуту на мостках появился Онуфрий, за которым вынесли щуплое беспамятное тело Тимки и вывели безвольно шагающую Радку, закутанную в какие-то лохмотья. Детей спустили на берег, а купец остался на носу ушкуя, саженях в десяти за своими воинами.
– Все как договаривались, воевода, вот они, забирайте своих болезных. Теперь бы сотоварищей моих на судно вернуть.
– Забирай. – Трофим выплюнул надоевшую травинку, становясь около переяславского строя, и кивнул своим настороженным дружинникам. Двое из них сразу подхватили Радку и Тимку на руки и бегом убежали с ними в весь. А братьев Онуфрия выпустили сквозь строй, и те стали посреди своих.
– На правеж тебя зову, Онуфрий, – начал воевода. – Обвиняю тебя в пошибании вольной девицы. Вира за сие непотребство с тебя причитается. Про беспамятство отрока и пропажу отца сей девицы стребовать пока не могу, потому как не знаю, повинен ли ты в этом. Ну да светает скоро, днесь и выясним, в чем ты повинен…
– Ха, гляньте на него, правеж он учинить хочет… Надо мной, кого Слепнем по всему Заволочью кличут! Не слыхивали? Так еще срок ваш не пришел! – подбоченился дородный купец. – И про то скажу, что знать не знаю про беспамятство одного ничтожного смерда да пропажу другого. А вот девку вашу малолетнюю пользовал я со всем пристрастием. И всю вашу весь бы попользовал вместе с воями своими, да недосуг мне. Однако ежели попросишь, то поставлю я тебя на колени и дам насладиться этим зрелищем! – Онуфрий распалялся под начавшиеся смешки новгородцев. – И что ты сделаешь мне, сучий выродок? Своими оставшимися осьмью воями да без луков? А? Против моих трех десятков? Накормил, напоил, девку дал на потеху… Пожалуй, я на вересень загляну еще разок к столь гостеприимным хозяевам, приготовь к тому времени для каждого моего воя по бабе, а то и по две, и сам рядком встань, токмо портки скинь… – Тут Онуфрий уже не выдержал, нагнулся, свесившись с борта, и загоготал, широко разевая рот с гнилыми зубами. Смешки у новгородцев перешли в громкий хохот и неприличные жесты в сторону неподвижно стоящих переяславцев.
– Значат ли твои слова, что не пойдешь ты на правеж? – степенно спросил воевода, подбирая с песка щит, оставленный унесшим Тимку воином.
– Да чтобы ты сдох вместе со своей весью, вшивый сукин сын… А и сдохнешь! А ну-ка вставайте на колени, а не то стрельцы мои…
Новгородцы недоуменно застыли, узрев, как переяславский воевода неожиданно рухнул на одно колено, полностью прикрывшись щитом, а за ним встали в то же положение и все противостоящие им воины. Онуфрий, раскрыв рот, мгновение обескураженно смотрел, как переяславцы по-своему исполнили его приказы, и взъярился.
– Да все одно сей миг сдохнете! Все одно! Стреляй по ним, сучьи дети! – Десяток стрел сорвались в стремительный полет по прямой, оборвав его на переяславских щитах, но даже не покачнув держащих их ратников. Лишь еще пара из них, кинутые навесом, оцарапали кольчуги на спинах воинов, но бессильно канули за ними в прибрежный песок.
