Он увидел Зулмиру и издалека поприветствовал ее, подняв
руку. Она приветливо помахала ему в ответ. В другой стороне мистер Кобден давал
интервью журналистам испанского телевидения. Дронго искал глазами своего
напарника, но нигде не мог его найти. Это показалось ему странным. «Пьеро»
должен был находиться в зале, но его почему-то не было на месте. Дронго
поднялся и прошел к сектору, где разместились несколько делегаций стран Африки.
Среди темнокожих делегатов выделялась Зулмира Машаду — единственная белая
женщина в длинном ряду африканцев. Он протиснулся мимо двух полных делегатов и
оказался рядом с Зулмирой.
— Я была уверена, что ты не подойдешь, — немного обиженно
сказала Зулмира. — Почему ты бросил меня ночью одну?
— Как это бросил? — удивился Дронго. — Я ушел только под
утро, чтобы не компрометировать ответственного делегата из Зимбабве. В вашей
стране и без того не любят белых, или ты хочешь иметь дополнительные проблемы?
— В нашей стране есть свои проблемы, — согласилась Зулмира,
— но у нас не проверяют, где проводят ночи делегаты конгресса и с кем они спят.
Я могу выбрать любого из присутствующих — белого, черного, желтого. Даже в
полоску.
Они улыбнулись друг другу.
— Если честно, я просто не хотел тебя беспокоить, —
признался Дронго, — мне нужно было принять душ и побриться. Принять душ я,
конечно, мог и у тебя, но бриться все равно пришлось бы в своем номере. И
потом, мне показалось, что я честно отработал всю ночь. Даже с некоторым
резервом. Разве не так?
Она прикусила губу от смущения. В глазах блеснули искорки
веселья.
— Так, — согласилась она, с трудом сдерживая смех. — Тебе
нужно было стать адвокатом, а не врачом. У тебя всегда наготове очень
продуманная линия защиты.
— В следующей жизни обязательно воспользуюсь твоим советом,
— согласился он и спросил: — Ты включила меня в состав вашей экскурсионной
группы?
— Конечно. Я уже попросила Эстеллу. Между прочим, она
сказала, что к нам и так записалось очень много людей, но ради меня для тебя
она нашла местечко. Хотя мне показалось, что эта экскурсия тебя заинтересовала
больше из-за футбольного стадиона «Бенфики», чем из-за возможности лишний раз
посидеть рядом со мной.
— Какое коварство! — всплеснул руками Дронго. — Я еду туда
исключительно ради вас, сеньора Машаду, а вы говорите мне такие страшные,
несправедливые вещи. Все. Никуда не поеду с вами. Останусь в номере. Голодный и
без ужина. Пусть вас замучает совесть.
— Она меня не замучает, — улыбнулась Зулмира, — но если
вечером ты случайно окажешься радом с моим номером, можешь постучать…
На этот раз он прикусил губу, и в его глазах появились
лукавые зайчики. Он согласно кивнул.
— Пойду к себе, — сказал он, — а то ваши делегаты смотрят на
меня не очень-то при- ветливо. По-моему, все африканские и латиноамериканские
делегаты готовы убить меня за то, что я отбил самую красивую женщину на
конгрессе.
— А европейцы и американцы? — уточнила Зулмира.
— Среди них почти не осталось мужчин, — вздохнул Дронго. —
Там слишком много стариков-импотентов и людей другой сексуальной ориентации.
Тебе не повезло. У меня еще был выбор — между тобой и твоей подругой Эстеллой.
А у тебя выбора нет.
Я здесь такой один…
Она громко рассмеялась, и сидевший перед ними делегат
возмущенно обернулся. Зулмира прикрыла рот рукой.
— Вон идет еще один, — показала она в сторону шедшего по
проходу делегата. — Он, по-моему, вполне подходит. Хотя внешне он похож на
занудного профессора, но, кажется, это еще очень сильный мужчина. Посмотри,
какая у него походка и вообще как он двигается.
Дронго посмотрел и нахмурился. Зулмира показывала на Рауля
Бельграно. На его «Пьеро». «Значит, внешность не всегда обманчива, — отметил
про себя Дронго, — если женщина в состоянии увидеть силу даже под такой «интеллигентской»
личиной». Но почему она указала именно на него? Что это? Случайность? Или она
намеренно подчеркнула сходство между ними, поскольку знает об их вчерашней
встрече? Может быть, человек, ждавший Дронго в его номере, был посланцем
сеньоры Машаду? И поэтому она была так уверена, что Дронго не появится у нее?
— Ты сразу нахмурился, — весело поддразнила его Зулмира. — Я
пошутила. Он мне не нравится.
— Мне тоже, — проворчал Дронго. — Встретимся во время обеда,
— сказал он и направился к своему месту.
Настроение было испорчено. «Проклятая профессия! — думал
Дронго. — Подозревать в каждой женщине, в каждом мужчине предателей». Проклятая
профессия. По-настоящему доверять нельзя никому. Даже «Пьеро», который должен
его охранять. А кому вообще он доверяет? Дронго сел в кресло и, взяв ручку,
начал задумчиво выводить в блокноте геометрические фигуры. Кому вообще он
доверяет? Эдгару Вейдеманису, своему другу и постоянному партнеру? Да, вне
всяких сомнений. Кружкову, который помогает ему? Конечно, доверяет. Кому еще?
Родителям. Безусловно. И еще Джил. Да, ей он верит абсолютно. Почему-то он не
ревнует, когда не видит ее долгими месяцами. На чем основана эта уверенность?
Она слишком цельная натура. Или он так самоуверен? У западных людей другие
понятия об измене или предательстве? Глупости. У всех людей есть некие
моральные критерии, позволяющие им жить в соответствии с этими законами.
Европейская цивилизация в основе своей определялась христианскими ценностями, а
затем восприняла идеалы французского Просвещения. И эти нормы морали
восемнадцатого века, подхваченные французской революцией, оказали решающее
воздействие на развитие всей Европы в последующие три века.
«Проблема доверия, — подумал Дронго. — Как неожиданно остро
встала она перед всеми нами в двадцать первом веке!» Делегаты, собравшиеся сюда
со всего мира, вместе обсуждают возможность борьбы с атипичной пневмонией, а в
это время некоторые государства уже готовы ввести карантины, закрыть свои
границы, ущемляя права людей. Правильно или нет? С точки зрения защиты
собственных граждан — безусловно правильно. Но с точки зрения той самой морали,
тех самых ценностей, на которых базируется единая Европа, разве так можно
решать подобные проблемы? Пусть умирают китайцы и корейцы, лишь бы зараза не
проникла к нам в страну. Разве это человеческий подход? И присутствие здесь
делегатов со всего мира доказывает, что люди все-таки изменяются в лучшую
сторону. Даже быстрее политиков. Для собравшихся здесь делегатов смерть любого
человека является трагедией. Они не желают мыслить категориями политиков,
считающих сто человеческих трагедий лишь досадным недоразумением, а сто тысяч —
статистической цифрой, способной вызвать политические потрясения. Они борются
за каждую человеческую жизнь. Возможно, так и нужно относиться к жизни вообще.
Бороться за каждого человека. И пытаться верить каждому из них.
«Только не с моей профессией», — вздохнул Дронго. Нужно было
стать адвокатом, сказала Зулмира. Его отец так и сделал. И долгие годы
возглавлял коллегию адвокатов в своей республике. «Почему я не стал адвокатом?
— спросил себя Дронго. — Прекрасная профессия. А сейчас еще и самая денежная. У
нас в семье несколько поколений были адвокатами». Правда, кажется, Бальзак
говорил, что адвокаты, врачи и священники не очень-то уважают людей. Они знают
слишком много о человеческих пороках. Возможно, стань он адвокатом, быть бы ему
законченным циником. Хотя, с другой стороны, разве его отец циник? И разве были
циниками лучшие адвокаты, о которых он читал в детстве? Тот же Плевако. Ведь
если разобраться, не профессия определяет человеческую жизнь, а сам человек. С
любой профессией можно превратиться в циника, а можно и любить свою профессию,
и верить в остальное человечество. Кажется, Никсон был адвокатом. Хотя это
неудачный пример — он плохо закончил свою карьеру.
