Для переправы через приток Шира, преграждающий им путь, не понадобилось даже набивать сеном бычьи шкуры, и вскоре они уже стояли на склоне мелового холма, обозревая окрестности. Невысокий тын, зевая открытыми настежь воротами и догорающим на вышке костром, остался за спиной. Охрана не стала сопротивляться и сбежала еще до того, как они поднялись на высоты. Однако она сделала свое черное дело, и в раскинувшемся в отдалении лагере степняков царила суматоха. Кто-то угонял овец и лошадей, стараясь укрыться в дальней дубраве, кто-то спешно грузил на повозки добро. Однако воинов среди шатров не наблюдалось, и это был добрый знак.
Брали выделанные шкуры, лошадей, железо и пленников, не успевших в поисках убежища пересечь широкое поле, на котором был разбит лагерь. Сопротивления почти не было: пару стариков, обреченно выставивших копья около шатров, зарубили мимоходом, не отвлекаясь от сбора добычи. Немногих ускакавших всадников даже не ловили, время поджимало. Однако и тут им повезло: многочисленные повозки были на ходу, и через несколько часов нагруженная добром колонна уже тронулась в путь, оставляя за собой разграбленный лагерь, битую посуду и тяжелый запах сожженной вместе с шатрами шерсти. Немощных пленников даже не убивали, бросив их на месте и посчитав, что они окажутся дополнительной ношей для вернувшихся воев, да и преследовать их будут не так зло.
К закату они уже стояли на берегу Шира, заставив несколько десятков уведенных невольников набивать сеном бычьи шкуры, в то время как сами потратили последние светлые часы, чтобы скатить с холма тяжелые бревна и сколотить из них плот – повозки надо было как-то переправлять на другую сторону. Прастен посчитал, что широкая река послужит дополнительным препятствием для преследования, а уйти на Яучы можно и вдоль реки Борын-Инеш.
Через несколько дней они уже пробирались вдоль нее, равнодушно игнорируя стоящие там деревеньки. Однако в ответ получили черную неблагодарность в виде ночных обстрелов и снаряженных на дороге ловушек. Появились раненые и озлобление на воронежских людишек, перерастающее в кипящую ярость.
В результате Прастен решил сжигать селения, вставшие на их пути, дотла. Они были покинуты жителями, но это как раз и свидетельствовало не в их пользу. Раз бросили свои дома, значит, виновны, и неважно, что потом из-за этого может возникнуть распря между местными жителями и булгарцами. Он найдет чем оправдаться. Заодно повозки пополнились разной рухлядью, и располневший обоз уже с трудом передвигался по кочкам узких лесных дорог.
Беда пришла под самый конец пути, когда провидчики, посланные во все стороны, заметили следующие за ними конные разъезды. Пришлось поворачивать и пытаться отогнать шакалов от ставшего уже своим добра, однако за теми уже шла более массивная рать, рея над собой голубым стягом с вышитой на нем двухголовой птицей. Дорога на Яучы тоже оказалась перерезанной пешим отрядом, невесть как оказавшимся перед русами. Видимо, вои воспользовались той самой пресловутой лодьей, не найденной ими у степняков.
Заслон удалось обойти, однако очередная узкая лесная колея вела на восток, в сторону от крепости. Прастен скомандовал отход домой.
Глава 18
Сломанный клинок
Иван обвел взглядом вольных и невольных союзников, сидящих вокруг погасшего костра, и тяжело вздохнул, готовясь решать судьбу плененных русов. Решать, исходя из представлений человека, сформировавшегося в конце двадцатого века, не поступаясь ни совестью, ни здравым смыслом. Эти представления допускали широкий диапазон толкования, но однозначно говорили, что люди должны остаться живыми и здоровыми, хотя за подобные поступки спустя девять веков он не задумываясь перестрелял бы их всех.
А вот дальше выбор у него был невелик.
Отпускать эту рать на все четыре стороны было бы для него верхом безрассудства. И «друзья по войне» потеряли бы доверие, и сами русы не простили бы его никогда. Кто он для них сейчас? Так, сторонний человечишка, напрямую причастный к свалившимся на них бедам и несчастьям. Просто враг.
Отдавать же воинов «на съедение» степнякам или воронежцам он был не намерен просто из-за того, что те, по его мнению, не смогли бы правильно распорядиться таким «капиталом».
Оставалось одно – оставить русов себе и сделаться для этой разношерстной компании спасителем и благодетелем. Та еще задача!
Однако окончательное решение этого непростого вопроса еще не сформировалось в его голове, поэтому Иван решил потянуть время, а заодно прояснить сложившуюся ситуацию.
– Росмик, не переведешь ли ты мой вопрос своей сестре? – Получив степенный кивок сидящего рядом мальчишки, Иван прищурил глаза и перевел взор на черноокую красавицу, раскинувшую свои тугие косы по тонким кольчужным звеньям вычурного доспеха. – Что заставило достопочтенную Азу вмешаться в наши дела?
Росмик вновь кивнул и в течение пары минут о чем-то переговаривался с сестрой. Вслушиваясь в слегка шипящие звуки ясской речи собеседника, Иван удивился тому, что не слышит в ней знакомых ноток. Разговаривал он до этого с мальчишкой по душам всего пару раз, но каждый раз замечал в нем неприкрытые эмоции, хлещущие через край. Тот то горделиво надувался от похвальбы, задирая нос выше иных голов, то бил себя в грудь, коря за промахи и неудачи. Яркая, открытая всему миру личность, сующая свой нос во все щели. Сейчас же, вслушиваясь в разгоряченную речь его сестры и полностью лишенный эмоций подростковый голос, он почувствовал, что пропустил слишком много.
– Что случилось, Росмик? Что у тебя случилось?
Мальчишка резко повернул голову и поймал взгляд полусотника, буквально впившись в него глазами. Голос его сорвался, но он произнес то, что Иван и ожидал услышать:
– Отец… Отец погиб.
– Крепись, – только и смог произнести Иван, понимая, что больше сказать ему нечего.
По голове не погладишь, к сердцу не прижмешь… Не поймут. Хоть и мальчишка, но глава рода, резко повзрослевший за короткие недели разлуки. Однако, судя по взгляду, ветлужец тут единственный человек, который может Росмику посочувствовать, и тот это понимает сердцем, побывав на зимних посиделках около костра. Остальные больше требуют, чего-то ожидают, на что-то надеются, и лишь он может подсказать и оценить со стороны.
– Расскажи, все расскажи…
Пересказ был не слишком долгий. Беглую речь мальчишки сменяли степенные слова воронежского воеводы, иногда и Аза, не понимавшая, о чем идет разговор, все же вмешивалась, переспрашивая Росмика, и делилась своими воспоминаниями.
Началось все с того, что под впечатлением ветлужских судов, бороздящих речные просторы, мальчишка загорелся подобными путешествиями и выпросил у Твердяты лодью, оставленную у него на приколе еще Трофимом. С толпой таких же малолетних шалопаев, но в сопровождении конных разъездов ясов, он отправился в верховья Дона, сплачивая команду будущих защитников рода и пытаясь осмотреться в окрестностях новой родины. Отцу такое времяпрепровождение не понравилось, но возражать он не стал, справедливо считая, что тот перебесится и вернется к обыденным земным делам.
