Чем уж у них закончился разговор, Ефрем вызнать не смог, но, судя по утреннему посещению Георгия Симоновича, он не только сам приветил этого воя, но и договорился о его встрече с князем. И немудрено. Что бы там ни наплел тысяцкому его посетитель, ветлужцы и так своими делами привлекали к себе весьма нешуточное внимание. Открыв весной свою лавку в суздальском посаде, они неожиданно снизили цены на свои изделия чуть ли не на треть, и теперь не только богатый купец или боярин, но и зажиточный ремесленник мог позволить себе роскошь приобрести железный котел или сковородку. По слухам, эти изделия почти не ржавели, стоило лишь смазать их маслом да хорошенько прокалить в печи.
Ефрем как-то раз не выдержал и лично навестил торговые ряды, уделив особое внимание ветлужцам. Помимо посуды и скобяных изделий, в их лавке он с удивлением заметил сукно и стопу ровных обрезных досок под навесом, однако его прельстили вовсе не товары, а сами продавцы. Как только те поняли, что к ним пожаловал архиерей, к нему тут подбежал староста их поселения, невесть как оказавшийся тут по делам, и попросил благословения. Остальные подойти не решились, но их глубокие поклоны и выглядывающие из-под нательных рубах крестики привели его в умиление. Не каждый местный смерд выказывал ему такое почтение. Более того, он был уверен, что кое-кто из суздальцев даже сплевывал, завидев его подрясник среди торговых рядов. Язычники, что с них возьмешь! Как были, так и остались, хотя многие и крестились по той или иной причине.
А вот ветлужцы его порадовали, хотя он и слышал, что многие из них еще не вошли в лоно христианской церкви. Правда, Ефрема смущали неясные слухи, ходящие среди прихожан его епархии. Мол, слишком много свободы дает ветлужский воевода своим людишкам, да еще сманивает к себе мастеровых и привечает сбежавших смердов. Он даже поинтересовался у тысяцкого, так ли это. Тот задумался, но все-таки отрицательно качнул головой: нет, мол, об этих наветах знаю, но княжеству ущерба не было, за холопов платилось звонкой монетой. А что касается излишней свободы и желания некоторых людишек переселиться в Поветлужье, так и это не особая проблема. И наш князь привечает переселение с южных земель и Новгородчины, так же дает вольности и первые годы не обкладывает землепашцев и мастеровых поборами. Кроме того, ветлужцам не вечно ходить вольными. Придет, мол, и их черед…
Епископ удовлетворился ответом. Однако будоражащие общество слухи о землях, где царят старые законы и торжествует справедливость, где тебя никогда не продадут за долги заезжему купцу, а община не только отвечает головой за преступления, совершенные на ее землях, но и помогает тебе в трудную минуту, еще не раз заставляли его ворочаться по ночам на мягкой постели или подскакивать от неожиданности в удобном кресле.
Коротко вздохнув, Ефрем приказал себе успокоиться и сурово воззрился на служку князя, мгновенно потупившегося под его взором. Глянул на всякий случай, чтобы тот знал свое место и понимал, как глубоко виноват в том, что епископу предстоит сейчас париться на жесткой лавке в ожидании князя. На самом деле никакой провинностью тут и не пахло. Просто отчего-то взыграло ретивое в молодой душе Юрия, и он вместе со своим тысяцким побежал на двор смотреть, что такое привезли ему на показ ветлужские гости, а сам через служку послал зов божьему человеку. Тот же и так собирался к нему с визитом, поэтому пришел почти сразу.
Еще раз вздохнув, Ефрем поправил на себе сбившийся черный подрясник и вышел на резное крыльцо княжьего двора, подставляя лицо лучам жаркого летнего солнца и обдумывая сложившуюся ситуацию.
На самом деле все было неплохо, и он это понимал. Даже в отношении посвящения ветлужцев не было ничего такого, что могло вызвать какие-нибудь нарекания от митрополита. Многие священнослужители на Руси избирались приходской общиной, а потом представлялись архиерею для испытания и посвящения.
Испытание Радимир прошел с честью, наизусть цитируя Евангелие и Псалтирь, да так, что Ефрем даже каверзные вопросы постеснялся ему задавать. Однако без этого было нельзя, и пришлось отыграться на его спутнике, освобожденном из полона чернеце Григории, который претендовал на первую степень священства, сан диакона. Тот тоже показал многие знания, однако на более сложных вопросах споткнулся и отвечал довольно неуверенно, а в конце и вовсе замолчал, сокрушенно пожав плечами. Были ли у Иисуса сестры? В чем Иона обвинял Бога? Каким двум совершенно противоположным вещам удивился в разное время Иисус?
«Вере и неверию! – подвел он тогда черту испытанию и удовлетворенно кивнул смиренно принявшему его ответ взволнованному чернецу. – Вера у вас есть, а знания приложатся… Идите с миром, готовьтесь к посвящению».
Все-таки донести слово Божье до черемисских язычников было более насущной необходимостью, чем различные религиозные диспуты. А уж то, что небольшая община собиралась возводить церковь, и вовсе было немыслимым деянием для тех диких мест. Что уж говорить по поводу Ветлуги, когда он сам постарался перевести епархию в Суздаль, несмотря на то что в свое время его тезка, епископ Переяславский Ефрем, позже ставший митрополитом Киевским, всеми силами покровительствовал именно столице княжества. Видимо, не терпелось ему привести в лоно православной церкви воинствующих ростовских бояр, только на словах туда вошедших. Может быть, он даже замыслил положить жизнь на алтарь избавления Ростова от языческого невежества, как сделал это полвека назад епископ Леонтий.
Сам архиерей был не таков и считал, что лучше кропотливо и настойчиво добиваться своей цели, чем вспыхнуть и ярко сгореть в борьбе с пережитками прошлого. Тем не менее свои мысли он старательно скрывал, поскольку не рассчитывал на всеобщее одобрение.
Однако князь Юрий неожиданно поддержал епископа в переезде, да и сам все дальше и дальше отходил от непокорной столицы с чрезмерно гордыми боярами и шумным языческим вечем, проводя все больше времени в благолепном Суздале. Тут, в относительной тишине и покое никто не мешал ни тому ни другому разрабатывать планы по усмирению непокорного города. И, как теперь подозревал Ефрем, ветлужцы ему в этом могли немного помочь.
Когда он взял из рук Радимира сероватый лист бумаги и вчитался в ровные строчки, то первым его ощущением было удивление. Как можно было написать так ровно и четко?
«Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго».
Однако сразу же после прочтения первых строчек Ефрем возмутился, текст был написан безграмотно, хотя и мог свободно читаться! Почему «Отче наш», а не «Отьчє нашь»? Да и все остальное… И начертание неуставное, бесовщина какая-то! И только тут Радимир объяснил, что представляет собой этот листок, а также попросил благословения на печатание богословских книг.
Оказывается, молитва на бумаге была напечатана, а не написана от руки. И таких листов ветлужские мастера могли сотворить хоть сотню за час! Сам оттиск, состоящий из множества свинцовых буковок, набирался долго, однако потом он смазывался чернилами и опускался на бумагу. Раз – и страница готова! Не нужна была скрупулезная работа чернецов, каждый из которых долгими месяцами переписывал всего лишь одну книгу. Не нужно было изводить дорогостоящие свечи. Раз! И все!
