Ветлужский же воевода торговцем не был, поэтому о возможных опасностях совместного дела его стоило предупредить, иначе они могли нарваться на небольшие неприятности, которые испортили бы если не все, то многое. Новгородский купец для приличия помялся и решил поделиться своими сомнениями:
– Для моей мошны риска в этом деле почти нет. Лишь репутацию свою на кон поставлю, когда работнички станут эти самые печи класть, но и тут все от найденных мною людишек будет зависеть. Другое меня гнетет… Почему бы просто не продавать эту плинфу каменщикам, дабы и их в обиду не ввергать, как гончаров, у многих из которых мы кусок хлеба отнимем? Наши мастера до смуты падки… И еще я в толк не возьму, зачем вам такая головная боль за тридевять земель? Пока цену не ломите, возить к нам свои железные поделки гораздо выгоднее будет!
– Начну с последнего… С извозом посуды и прочей мелочовки ты и сам с Захарием справишься, а кирпич в такие дали не потащишь, его на месте лепить надо. Что касается каменщиков новгородских, то под кладку наших печей выделяй им товар невозбранно, однако по первому времени пусть мои хлопцы их проверяют и клеймо ветлужское ставят. А уж потом сам решишь, как дальше быть. Ты пойми, Костянтин Дмитрич, ныне нам не только монеты нужны, но и слава добрая. Серебро, сколь бы его ни было, хоть и понежит руки, но исчезнет из них быстрее, чем вода уйдет в сухой песок… А ветлужские печи люди добрым словом поминать будут! Сам же оценил, когда ночь выдалась промозглой! А уж зимой на саму печь залезешь старые косточки погреть… лепота!
– Так-то оно так, Трофим Игнатьич, однако…
– Эти людишки потом три раза подумают, прежде чем на новгородском вече против нас кричать! Ты уж поверь мне, боярин, что любое княжество сильно не только торговлей и своими промыслами, но и тем, что про него другие люди думают! Не веришь? Меня тоже долго убеждали, скажу тогда по-другому… Нам признание нужно! Поведай, кричали на торгу новгородцы из людишек Захария, что ветлужцы к себе поселенцев призывают?
– Было дело…
– А много ли народу на наши условия пошло?
– Вроде бы к Захарию Матвеичу несколько семей обращались, да в основном голь перекатная.
– Лишь бы работники были добрые да на руку честные… А купцов в поселенцы мы и не заказывали! Сами с усами! Да и негде мне своих воев закалять, кроме как в торговых походах, – сбился на пафос Трофим, но спохватился и продолжил: – Так вот, если пойдет про нас добрая слава, то вам никаких лодей не хватит под бегущий сюда народец! Когда Захарий, кстати, собирается меня навестить?
– Седмицы через три жди.
– Добре… – Неожиданно воевода отвлекся на раздавшийся поодаль гомон и повернулся к охранникам: – Что там у тебя, Свара? С Илюшей берег не поделили или дело ко мне у кого?
– Жинка Любима тебя домогается, Трофим Игнатьич. Я уж чуть было не исполнил свой давешний наказ, даже бочонок с медом у новгородцев хотел позаимствовать, но…
– Давай ее сюда, время есть!
Могучая охрана, загораживающая проход шагах в двадцати от беседующих, расступилась, и перед глазами воеводы предстала Агафья, зажимающая себе рот обеими руками. Пребывала она в оцепенении, хотя всего лишь пару минут назад пыталась прорваться через дюжего новгородца, сразу же получив от того прозвище самой вздорной и крикливой бабы на Ветлуге. И надо признать, что такое название она заслужила, поскольку производимый ею шум начал перекрывать гам, доносящийся с пристани. Но Агафью не смущала ни грозная стать противостоящего молодца, ни его угрозы заставить замолчать «бешеную кикимору». Даже обещание спихнуть ее в воду, данное под одобрительный шепот Свары, не оказало воздействия на зашедшуюся в гневе женщину.
В результате дюжий охранник не выдержал и смущенно оглянулся, призывая Свару в свидетели, что он старался решить дело миром. Чтобы не доводить дело до крайности, ветлужцу пришлось-таки подняться с мостков (где он расположился не столько охранять своего воеводу, сколько «устанавливать связи с пришлыми людишками») и указать Агафье на стоящую в стороне бочку с медом, покрытую из-за разошедшихся клепок многочисленными сладкими потеками.
Взбалмошная особа и ему попыталась ответить, но интуитивное чувство опасности все-таки напомнило ей об обещании ветлужца когда-нибудь утопить ее в этой емкости. Ровно через миг после этого она застыла соляным столбом, изо всех сил прикрывая себе рот руками, будто не доверяя ему одному держать язык за зубами. Неизвестно сколько бы она так простояла, но в этот момент воевода решил обратить на нее свое внимание. В итоге недоволен остался лишь Свара, которому застывшая статуя приносила чувство эстетического наслаждения.
– Что тебе, Агафья? С Любимом что?
Слова воеводы прорвали еле сдерживаемую плотину. Размазывая слезы по щекам, жена кузнеца поведала о своем горе, щедро перемежая вопли об уже почти сгоревшем постоялом дворе с криками об отнятом имуществе. Чтобы понять, о чем идет речь, Трофиму понадобилась целая минута, и лишь после этого он уловил знаки моргающего во все глаза Свары. Устало кивнув, воевода участливо пододвинул заплаканную особу ближе к главе воинской школы и проникновенно начал:
– Помогу я твоему горю, Агафьюшка. Любим… Его уже выбрали, и ничего с этим поделать нельзя, да и немолодой он уже, так?
– Так…
– А ты баба еще горячая, в теле. Может, тебе другую пару найти, а? Мы поможем! Тогда и вопрос с постоялым двором решится!
– Ну… – Агафья подбоченилась и недоуменно огляделась в поисках нового суженого, плотоядно облизнувшись аж на самого воеводу. – И кого же?
– Кого, Свара? Ах да… Тебе же Фаддей двор ставил?
– Так он старшина у плотников. Кто, если не он?
– Во! Старшина! Тоже не последний человек! И новый он же поставит, лучше прежнего! Пойдешь за него второй женой? При удаче и первой станешь, когда та его взашей погонит!
– Да ты что, воевода?! Да этот кобель мне спать по ночам не даст!
– А ты откуда об этом ведаешь? Ах, говорят, хм… Зато все другие проблемы решатся! Свара! А отведи-ка ты эту бабу к нему и проследи, чтобы тот озаботился по осени новым постоялым двором, а также…
Вырвавшись из цепкого захвата главы воинской школы, Агафья издала нечленораздельный вопль и шустро полезла вверх по склону, разбрасывая вокруг крики о помощи:
– Караул, грабят! Ох, да не грабят, а насилуют!!!
Обернувшись с вершины невысокого обрыва, она хотела погрозить вниз сжатым в порыве гнева кулаком, но серьезное лицо главы ветлужцев почему-то разубедило ее в том, что над ней неприкрыто издевались.
Чуть погодя после ее исчезновения на горизонте вслед ей все-таки полетели едкие смешки, раздавшиеся со стороны новгородцев и Свары, однако вскоре они затихли, разбившись о стену угрюмости, исходящую от неожиданно помрачневшего воеводы.
– Что ж ты, Трофим Игнатьич, сам не смеешься своей шутке? Или есть горькая доля правды в том, что она тут вещала?
