— Дьяволовы вилы! — придавая себе вид отчаянной суровости, от души выругался мичман. — А там что? — Он ткнул пальцем в следующую клетку, из которой слышалось постоянное шуршание.
— О, это милые зверьки, такие пушистые, такие веселые. За ними приходится далеко ездить. Зато из них готовят отличное жаркое. Я не помню, как они зовутся на вашем языке, но у нас весьма ценится это животное. В прежние времена оно почиталось священным, Осирис сходил на землю в его образе, а в верховьях Нила…
Молодой офицер подошел к клетке и заглянул под свисающий покров. Несколько секунд он смотрел, не отрывая глаз, точно не веря своим глазам и все еще надеясь, что навеянное жарой марево рассеется. Не тут-то было. И… словно две пружины, скрытые в ботфортах юного мичмана, отбросили его от клетки. Он судорожно пытался выхватить шпагу, но безуспешно. Над палубой, заглушая скрип балок, ругань матросов и гортанные крики грузчиков, пронесся душераздирающий вопль: «Зайцы!..»
Да, мы, англичане, — люди суеверные. Некоторые даже называют жителей британских островов чрезмерно суеверными. И что с того? Всякому из нас представляется более чем естественным готовить двадцать девятого сентября, в день святого архангела Михаила, жареного гуся, потому что это обеспечивает благосостояние семьи на целый год. Что же в этом плохого? Да, еще в XX веке у нас затыкали ватой розетки, опасаясь, что электрическая жидкость ночью может вытечь и сжечь дом. Подумаешь, невелика ошибка! Но ведь в результате жидкость не вытекла и дом не спалила?! А значит, вполне разумная предосторожность. Да, у нас всякий с детства знает, что увидеть кряду семь сорок — верная примета встречи с ведьмой. А уж если заяц перебежит дорогу, то это точно к беде. Ну потому что как же иначе? Всякому же известно, что образ этого длинноухого, с виду милого, но жутко вредного создания частенько принимают самые мерзопакостные ведьмы. А уж заяц на корабле… Да ни один английский моряк не останется на судне после такого! Корабль обречен на гибель! Конечно, можно попробовать как следует вычистить его от клотика до киля, затем по-новой освятить, а еще лучше — до освящения сменить название. Да и то, случись какая беда, хоть через год, хоть через пять, всякому будет понятно, чья тут вина.
Мичман шлепнулся на палубу и попятился, отталкиваясь каблуками, одновременно все еще пытаясь вытащить шпагу. И в этот миг, словно подтверждая худшие опасения англичанина, канаты, связывающие клетку, сами собой лопнули. Даже не лопнули — словно распались, обугливаясь в местах разрыва. И в тот же миг десятки развеселых длинноухих зверьков дружно бросились врассыпную, радуясь свободе. Через пару секунд такой же истошный крик раздался над палубами еще двух кораблей, стоящих на рейде. Бывший лейб-медик герцога Филиппа Орлеанского, бывший инспектор государственных красилен, а ныне — научный консультант генерала Бонапарта Клод Луи Бертолле не подвел. Как и было обещано, процесс обугливания и распада волокон манильского каната, пропитанного лично им приготовленным составом, при соприкосновении с кислородом продолжался ровно сорок пять минут.
Если бы команды оповестили, что корабли вот-вот разнесет в щепки взрывом порохового погреба, и то вряд ли это могло ускорить исход моряков с пораженного зайцами судна.
Мичман продолжал с хрипом пятиться назад. Вокруг него, точно собираясь поиграть с мальчишкой, резвились любимцы Осириса, шевеля длинными ушами и с интересом втягивая розовыми носами доносившийся с камбуза запах прелой капусты.
— Я спасу вас, мой господин! — завопил Сергей, выхватывая пистоль из-за пояса. Выстрел — заяц, пораженный Лисовским зарядом, с визгом подскочил в воздух, сделал почти идеальное сальто и бросился наутек. Случись иначе, Рейнар стал бы первым стрелком в истории, сумевшим поразить животное хлебным мякишем. В тот момент, когда несчастная божья тварь крутилась в воздухе, на палубу, шагах в трех от юноши, хлопнулась пуля, сплющенная предварительно о каменную стену. Конечно, для большего эффекта ее бы стоило нагреть. Но кто в королевском флоте знает, какие физические свойства приобретает свинец, вступая в контакт с магической сущностью?
Мичману было совсем не до того. Глаза его формой и размером стали напоминать штатные спасательные круги. Лишь мгновение отделяло его от глубокого обморока, и в этот миг Лис схватил офицера под мышки и бросился с ним за борт с криком:
— Врешь, не возьмешь!
Чуть позднее, вечером того же дня, французские транспорты вышли в море. Конечно, мамелюки повелителя Александрии всемерно пытались остановить посадку французов, англичане даже видели это своими глазами. Но ощетинившиеся штыками ряды лягушатников, а также их заряженные картечью пушки были веским доводом не проявлять лишнего геройства. Тем более, что Мурад-бей и без того вполне убедительно сетовал возмущенным английским офицерам на коварство и вероломство гяуров: мало того что воспользовались случаем, они еще взяли в заложники родственника султана, доблестного Османа Сулеймана Бендер-бея!
* * *
Караван транспортов, подобно гусиному клину, тянулся к берегам благословенной Франции. Новый флагман генерала Бонапарта, конечно, слабо напоминал великолепный, грозный «Ориентал», но все же полководец возвращался на родину с победой. Если начало похода не сулило ему удачи, да что там, было настоящим крахом, тем славнее были новые победные лавры. Еще бы: без сил, почти голыми явиться в Александрию, склонить ее правителя к военному союзу против единоверцев, блистательно разгромить их, а затем уйти из-под носа англичан, разумом и несгибаемой волей превратив сотни английских пушек в бесполезные погремушки!
— Просите у меня любой награды, лейтенант, — осматривая горизонт в подзорную трубу, произнес Бонапарт.
— Да шо вы такое говорите, какие такие награды? Ну, во-первых, у меня еще кое-шо осталось из сэкономленного на войне, опять же гражданин Александрийский за хороший совет забашлял по полной.
— Что он сделал?
— Неважно. Представил к высокой правительственной награде. Я бы даже сказал, не столь высокой, сколь весомой. Так шо оставьте эти глупости, я ж так, по дружбе…
— И все же подвиги достойны воздаяния. И если Александрийский бей понял это, то я, — Наполеон запнулся и поправил себя, — то Республика и подавно не может быть неблагодарной к столь храброму и деятельному воину.
— Премного, знаете ли, ей благодарен! — оскалился Лис. — Это ж небось сам гражданин Баррас оторвется от междуножья очередной светской…э-э-э…львицы, шоб пожать мне руку и толкнуть прочувственную речь. Я растроган и умилен до глубины того, шо было, пока не отменили душу. Щас, дух переведу и побегу лить слезы, сморкаясь в трофейный бейский флаг.
— Иронизируешь?
— Та шо вы такое говорите, мой генерал? Я ж месяц потом руку мыть не буду. Ведь сам господин Баррас… — Лис закатил глаза и тут же, меняя настроение, поглядел на Бонапарта. — О, а можно я вас в память о походе буду продолжать звать камердинером?
Маленький корсиканец вспыхнул.
— Капитан д’Орбиньяк! — процедил он, меняясь в лице. — Надеюсь, в Париже я смогу приветствовать вас полковником. Но, строго между нами, месье, я требую забыть об этой злополучной хитрости, к которой нас побудила, как мы оба знаем, лишь настоятельная военная необходимость.
