— Может быть, все же потрудитесь объясниться?
— Очень просто: через окно я увидела, что вы собираетесь отбыть из города. Затем к вам подбежал мальчишка, вы о чем-то переговорили и, оставив коня со всем добром, умчались в фиакре.
— Ну и что из этого?
— Виктор, я же понимаю, что вы с другом ведете свою игру, и, как уже говорила, хочу быть вам полезной.
— Даже так? На данный момент вы едва не погубили себя и меня.
— Ерунда, в крайнем случае, легко могла бы сказаться ревнивой возлюбленной. В конце концов, это почти правда.
— Меня радует это «почти».
— Пусть будет так. Итак, мой дорогой, как уже было сказано, раз ваша игра идет вразрез с планами нашего общего, недоброй памяти, патрона, я намерена присоединиться к ней. Надеюсь, если нам выпадет победа, она будет также и моей. Как я успела заметить, у вас, мой храбрый рыцарь, есть нелепая, пожалуй, даже постыдная для политика черта: вы умеете быть благодарным.
— Но как вы нашли меня?
— Не так уж это было сложно. Как вы знаете, я умею очень быстро переодеваться. Театр, сами понимаете. Правда, когда я спустилась вниз, фиакр уже скрылся из виду, но зато по улице шел тот самый мальчишка, чье имя вы столь любезно присвоили мне. Я подскочила к нему, запыхавшись, спросила: «Куда уехал гражданин майор?» Сказала, что у меня для него срочные новости. Он не то чтобы мне поверил, буркнул: «У зазнобы» — и пошел дальше. Расспрашивать смысла не было, но, помнится, Арман как-то ходил по названному вами адресу и потом рассказывал, что встретился там с весьма эффектной дамой. И поскольку других вариантов у меня все равно не было, я прыгнула в седло и направилась в Латинский квартал. Найти «Шишку» было нетрудно. Когда я отыскала ее, то увидела воз с винными бочками и возницу, прячущего вашу замечательную саблю под солому. — Она улыбнулась. — Согласитесь, был резон предположить, что вы находитесь где-то недалеко от своего клинка. Остальное и вовсе плевое дело.
— И все же вы попались.
— Ха! Если бы я не выстрелила в воздух, эти, с позволения сказать, неусыпные стражи прошли бы в пяти шагах от меня, не заметив. Но мне же надо было как-то попасть сюда. Не ломиться же в закрытые ворота?
— Хорошо, предположим. Что же вы намерены делать теперь?
— А что придется. Как я понимаю, вы уже нашли дофина?
— Почему вы так решили?
— Барон, не смешите меня. Деревенские олухи, составляющие местный гарнизон, несомненно, храбрые бойцы, но для тайной войны они годятся не больше, чем вы — для церковного хора. Эти вояки столько раз произнесли слово «Он» со священным трепетом в голосе — так могли говорить лишь о юном короле Франции или о самом Господе, внезапно сошедшем на землю. Так что, если не желаете, можете не подтверждать моих предположений. Давайте отбросим нелепые реверансы и поговорим о деле. Я готова действовать.
— Каким же образом, позвольте узнать?
— Как я понимаю, вы здраво оцениваете моего пылкого воздыхателя, генерала Бернадота. Сбросив клику болтливых корыстолюбцев, просто чтобы сохранить голову на плечах, военный министр не будет иметь представления, что делать с доставшейся ему властью. Именно на это рассчитывает Талейран, собираясь нацепить ошейник на гасконского льва. Вы, должно быть, планируете упредить хромого беса и предложить военному министру реставрировать монархию. Скорее всего, Бернадот, как все южане, падкий на титулы, ордена и прочие блестящие предметы, легко согласится на сделку. Тем более, что сладкоречивого хромца любить ему особо не за что.
— Вы упускаете из виду один факт, мой ангел.
— Какой же?
— Еще одного южанина, генерала Бонапарта.
— Но ведь у него, как вы сами говорили…
— Он снова во главе армии и, полагаю, если судьба и дальше станет ему благоволить, довольно скоро будет здесь. Талейран намерен столкнуть его с Бернадотом и, вероятно, предать военного министра, «коварного узурпатора», в угоду победоносному генералу Бонапарту. При любом раскладе монсеньор не захочет оставаться в тени. Он ведь Метатрон — указующий перст Божий! Все другие роли для него мизерны.
— Тогда что же?
— Пока я не могу дать однозначного ответа. Меня сейчас тревожит одно странное обстоятельство: в свое время человек, спасший дофина, пытался освободить из-под стражи короля, но его предали. Затем несколько раз готовил заговоры в надежде спасти королеву. И всякий раз ему мешало предательство. Сейчас ему вроде бы все удалось, но…
— Быть может, и нет, — тихо продолжила Софи.
* * *
Небольшие арабские суденышки, парусным вооружением напоминающие тартаны
[60]
Неаполитанского залива, облепили мощные, точно бычьи туши, корпуса британских линейных кораблей, спеша доставить на борт вино, фрукты и прочее продовольствие. Одна за другой лебедки поднимали затянутые дерюгой клетки. Босоногие, сухие, как галеты, загорелые александрийцы старательно опускали их на дощатые настилы.
— Поторапливайтесь! Поторапливайтесь! — командовал и без того расторопными грузчиками мамелюкский офицер, присланный беем для надзора за работами.
Высокий, худой, словно небольшая мачта, с переносицей, напоминающей латинскую букву s, он расхаживал по верхней палубе, покрикивал на взмыленных аборигенов и почтительно раскланивался с офицерами, греющими на солнце прохваченные вечной сыростью широкие спины. Дойдя до стоявших у борта деревянных клеток, он вытащил из складок кушака массивные серебряные часы и, настороженно поглядев на ползущую вверх по циферблату стрелку, прошептал: «Не опоздать бы…»
— Пусть шайтан искусает ваши пятки! — возвращая брегет на место, громогласно завопил надсмотрщик. — Пусть он вырвет волосы у вас на голове и пересадит на задницу!
— Что тут у вас? — Мичман вряд ли старше пятнадцати — шестнадцати лет от роду, должно быть произведенный в первый офицерский чин за недавнее сражение, подошел к распорядителю, единственному из местных дикарей владеющему английским.
Лицо Сергея перекосила такая гримаса брезгливости, что мичман невольно почувствовал начинающийся приступ морской болезни.
— Это порождение иблиса, мерзкая тварь, пожирающая грязь и порождающая грязь!
— Чего-чего? — посторонился мальчишка.
— Ни один правоверный не прикоснется к этой мерзости. Прости меня, юный господин, я не знаю, как вы едите это. У нас места, где ваши единоверцы, живущие здесь под рукой александрийского патриарха по милости нашего доброго бея, считаются нечистыми. Ибо по неразумию своему эти несчастные разводят там поганых богомерзких тварей.
Мичман собрал волю в кулак, на всякий случай положил ладонь на эфес офицерской шпаги и приподнял дерюгу. И тут же на готового отскочить парня с радостным хрюканьем уставились полтора десятка розовых, белых, пятнистых озорных поросят.
