— А ты что думаешь, Жюно?
— По-моему, они просто красивые, — дернул плечом адъютант командующего, бывший рядом с ним с первого дня его возвышения и теперь вовсе не горевший радостью при виде возможного конкурента.
Крестьянин выпрямил спину и окинул пристальным взглядом людей, идущих к его дому.
— Мои приветствия славному генералу Республики. — Он снял широкополую войлочную шляпу. Длинные седые кудри делали его похожим на старого льва.
— Вы — гражданин Кажюс? — разглядывая собеседника, спросил Наполеон.
— Вы не ошиблись, гражданин Бонапарт, — кивнул садовод.
— Вы что же, знаете меня? — осторожно уточнил командующий, удивленный провидческим даром садовника.
— В провинции тоже выходят газеты, — улыбнулся тот. — Полгода назад ваши портреты не сходили с их страниц. Правда, на гравюрах у вас более героический вид, но все равно вы легко узнаваемы. Что вас привело ко мне?
— Мой генерал, по-моему, этот вопрос — хороший повод попрощаться с дедулей.
Старик улыбнулся, расслышав замечание лейтенанта, и бросил, точно невзначай:
— Если пожелаете, месье, то и на ваш. — Он секунду помолчал, выбирая слова, — ну, скажем, вопрос я тоже отвечу.
— Да шо у меня за вопросы? Что жрать, где спать, кого в кровать. Эка невидаль!
— Нет, — покачал головой Кажюс, — не о том. А вам, гражданин командующий… вам не дает покоя этот сон.
— Да, — несколько обескураженно подтвердил высокий гость. — Я вижу море и огонь. Огонь, переходящий в воду, и волны, превращающиеся в языки пламени. А потом все вдруг становится глазом, огромным таким, жутким глазом, и он смотрит на меня не мигая.
— Так вот откуда Толкиен спер идею с Сауроном, — себе под нос пробормотал Сергей.
— Море и огонь, — повторил старец, откладывая маленькую лопатку, которой до того аккуратно, точно лаская, разрыхлял почву вокруг цветов. — Конечно, море и огонь. И глаз. Что сказать вам, мой генерал? Бояться или не бояться этого взгляда, решать не мне. Вы сами пристально, непрерывно глядите в себя, а уж что видите… — Он замолчал, погладил стебель лилии и затем продолжил: — Было б чудо, если бы я тут сажал салат, а выросли эти лилии. Так и в вас огонь иссушает воду, вода гасит огонь, то и другое ведет к гибели. Или дарует жизнь. А уж каким путем идти — вам решать. И помните, что от глядящего ока не спрятаться, не убежать.
— Так что же, — еще бледнее, чем прежде, спросил Наполеон, — мне не следует отправляться в поход?
— Куда ни иди, могилы не избегнешь. Важно не куда, но как. А что касается смерти, о которой размышляешь, — опасайся большой воды.
— Море?
Крестьянин вытер руки от земли:
— Может, и море. А вы, шевалье, — он подошел к ограде и вперил в Лиса немигающий взгляд острых и ясных, как у юноши, небесно-синих глаз, — ищите его в тени дуба.
— Какого дуба?
— Того самого, что посадили в земле, которую вы называете своей родиной.
— Какого дуба, когда посадили? Любезнейший, о чем речь?
— Когда-то очень давно, когда и деда моего в помине не было, трое острыми шпагами посреди камней соорудили дом маленькому желудю, из которого теперь вырос могучий дуб, и недавней буре не удалось его свалить. Вот, стало быть, под ним, под его защитой и следует искать.
— Капитан, ты все слышал? — поинтересовался Лис на канале закрытой связи.
— До последнего слова.
— Шо-то понял?
— Честно сказать, не очень.
— Шо там этот садовод-любитель про мою родину лопотал? Это он Украину имеет в виду или Россию?
— Погоди-погоди. — Мне показалось, что я ухватил за кончик нить разгадки словесной шарады. — Кажюс говорит о земле, которую ты называешь своей родиной.
— И что? Я родился на Украине, работал в России, потом, сам знаешь, в Англии.
— Нет, нет, ты не понял. Ты здесь называешь своей родиной Францию. То есть прорицатель тебе недвусмысленно намекнул, что для него ясно как божий день, где твоя настоящая родина и где — так называемая.
— Хитро, и что с того?
— Давай припомним, когда это мы желуди во Франции среди камней сажали, да еще при помощи шпаг? И кто этот третий?
— Капитан, да мы во Франции столько раз куролесили…
— Не сбивай меня с мысли! А если все не так? Ты ведь называешь здесь своей родиной не всю Францию, а конкретно Гасконь.
— Обалденное прозрение! И шо это нам дает?
— Может, и дает. У меня есть идея, так, в порядке бреда: ты помнишь, какой подарок сделал Генрих Четвертый лейтенанту своих верных пистольеров, Мано де Батцу?
[50]
— А то! Помню, его величество презентовал своему верному слуге развалюху с романтическим названием Артаньян.
— Правильно, именно так все и было. А до того мы совместно, так сказать, в три шпаги, очень славно поработали во имя сохранения трона для короля Генриха.
— А шо, логично.
— Мне тоже кажется, что логично. Таким образом получается, что мы посадили желудь.
— Но почему желудь, а не банан какой-нибудь?
— Лис, спроси у садовода. Я могу только попытаться восстановить ход мысли этого рупора Провидения. Быть может, потому, что дуб всегда ассоциировался с мощью и воинской доблестью.
— Не, ну все понятно: д’Артаньян, три мушкетера, круть, кураж. Но то ж когда было? Аж четыре Людовика тому назад.
— Стоп! — Я замер, чувствуя, что мои предположения обретают силу уверенности. — Лис, когда ты шел к этому прорицателю, ты что же, думал о дофине?
— Было дело, — немного поразмыслив, сознался напарник. — Как-то вот лилиями навеяло.
— Смотри, какая интересная штука получается. Меня нелегкая заносит в «Шишку», и я, шутки ради, упоминаю господина де Батца, после чего хозяйка напрягается, словно борзая при звуке охотничьего рога. И у меня внезапно появляется хвост — неумелый, так сказать, любительский. А потом кто-то точно так же неумело похищает меня у военной разведки. Причем, заметь, вовсе не для того, чтобы вернуть мне свободу. Меня пытаются куда-то отвести и кому-то предъявить.
— Капитан, не части. — Лис уловил, к чему я клоню. — То есть, Мадо руководит явочной квартирой. Таким себе центром хрен знает какого подполья. А за ее спиной прячется какой-то де Батц?
— Возможно, он даже настоящий хозяин «Шишки», но это не самое забавное. Более всего нас может заинтересовать то, что, по утверждению Кажюса, в тени этого самого артаньянского дуба, то есть под его защитой, скрывается Людовик XVII!
