— Лена, ты побудь там, со всеми, а мне нужно. в туалет! — Олег буквально вырвался из рук жены, увидев наконец подтянутую фигуру Холинера.
— Только не долго! И не заблудись! — излишне громко сказала женщина и подошла к столу.
— Ну-с, Елена Николаевна, вы ведь здесь первый раз, не так ли? Нравится? — и, не дожидаясь ответа, проронил: — А куда направился наш метр?
— В сортир! По малой нужде! — отчеканила Елена, злобно сверкнув глазами в сторону представителя незримой профессии.
— Ну, дело житейское. Что ж, Елена Николаевна, присоединяйтесь к коллективу. Товарищи, я вас сейчас познакомлю… с закусками. У них здесь каждый год одно и то же, знаете ли, — мелко рассмеялся гэбэшник. — Смотрите, вот эти спиральки, насаженные на шпажки — это жареные куриные грудки, вот тартинки с зеленью, а вот это приготовленные на пару креветки. А вот эти ярко-красные квадратики — это сырой тунец с капельками васаби. Вот эти темные треугольнички — это жареные баклажаны. В тарталетках салаты. Вот здесь я вижу овечий сыр и грецкие орехи, а вот здесь — крабовый салат. Из наших, дальневосточных крабов, между прочим. Все, что насажено на шпажки, так и нужно есть, прямо с них, шпажки потом кидаем в эту тарелочку. Тарталетки желательно не надкусывать, а так, целиком. Или ложечкой съесть содержимое. Сейчас нам поднесут шампанское. И держитесь непринужденнее, товарищи! Улыбайтесь, улыбайтесь!
Пока «иван иваныч» проводил инструктаж, глаза его работали самостоятельно. Они выискивали — и выискали в толпе именитых гостей фестиваля Олега Сташевича, беседующего с американцем Холинером. Рядом с ними виднелась русая вихрастая голова мальчишки, который сопровождал американца.
Официант с подносом, уставленным бокалами, на несколько мгновений заслонил фигурантов. А когда он отошел к другому столу, ни Сташевича, ни Холинера на прежнем месте не было. Равно как и вихрастого мальчишки.
Гондола скользила вдоль Большого канала, лавируя между множеством таких же лодок, речных трамвайчиков, водных мототакси. Венеция погружалась в сумерки, словно под воду. Видны были неясные очертания белой, как свадебный торт, церкви Санта-Мария-делла-Салюте, затем колокольня и башня Сан-Джорджо. С моря задувал ветер и приносил свежие запахи простора.
Гондольер, невысокий, кряжистый, — настоящий морской волк с трубкой в щербатом рту, лихо управлял штурвалом. Рядом с ним на носу гондолы стоял светлоголовый подросток. Они весело болтали, итальянская речь то и дело прерывалась взрывами смеха.
На корме сидели двое мужчин, прикладываясь по очереди к бутылке шотландского виски.
Здесь говорили по-русски и тоже смеялись.
— Лихо мы удрали, — хохотал Сташевич. — Представляю себе морду нашего «ван-ваныча»!
— А то! Неужели двое «чистильщиков», пусть и бывших, не сделают одного хлыща?
— Да легко! — откликнулся Сташевич и приложился к бутылке.
— А помнишь, когда мы садились в вагон, ты говорил: «Сейчас по сто грамм и спать до Москвы!»
— Ага! И нас тут же снимали с поезда и кидали под пули, — рассмеялся Сташевич.
Он выглядел сейчас помолодевшим лет на пятнадцать, глаза его радостно блестели, безупречный пробор, разделявший благородные седины исчез, волосы путались в порывах ветра.
— Я все глазам не могу поверить, — качал он головой, оглядывая спутника. — Это как будто воскрешение Лазаря.
— Что ж, похоже на то, — кивнул Макс. — Собственно, для меня это воскрешение произошло не так уж и давно — тринадцать лет тому назад.
— То есть? А раньше? Что-то я не пойму?
— Раньше был не я, — улыбнулся Холинер.
— А теперь — ты?
— В общем, да.
— А имя твое?
— Нет, это имя мне придумала женщина. Я жил с ним девятнадцать лет. Как и с женщиной. Потом с женщиной я расстался, а имя осталось, к нему все привыкли. И я в том числе. В конце концов, имя — это не главное в человеке. Уж мы-то с тобой меняли имена неоднократно, нам ли не знать.
— Все еще играешь в разведчика? Или ты и в самом деле. — испугался вдруг Сташевич.
— Нет, нет, успокойся! Я считаюсь художником и композитором. Хотя, сам себя не считаю ни тем, ни другим. Говорят, бывает так, что люди, пережившие клиническую смерть, обретают новые способности. Так говорят и обо мне. Я, правда, этому не верю.
— Почему же? Музыку ты написал замечательную! Полотен твоих, признаться, не видел. А ты пережил клиническую смерть? Тогда, в Дубровицах?
— Нет, позже. Я долго был в коме. Скажи, ты не стал встречаться со мной в Москве два года тому назад потому, что побоялся?
— Чего мне бояться? — сразу обиделся Олег. — Просто я не знал, что ты. это ты. Все думали, что ты погиб. Тебя спасла та женщина, с которой ты был в Дуброви-цах?
— Сначала она, потом другая. Это долгая история. Как-нибудь расскажу.
— Хорошо. Потом так потом. Смотри-ка, как парнишка твой шпарит по-итальянски!
— Да, языки ему легко даются.
— А по-русски говорит?
— Конечно. Дома мы говорим только по-русски.
— А у меня трое, и все остолопы, что дочери, что сын.
— Вообще-то, Алексей — мой внук.
— Внук? — Сташевич поперхнулся. — Хотя. ты ведь моложе меня на четыре года, правильно?
— Правильно.
— То есть тебе пятьдесят четыре? Вот паразит! Уже дедом успел стать, а выглядишь на сорок!
— Свежий воздух, занятия по душе.
— Чистая совесть, — ехидно продолжил Сташевич. Он был уже довольно пьян. Все же они пили без закуски, а виски серьезный напиток.
— Совесть. Не могу сказать, что она не чиста, — очень серьезно ответил Максим.
— То есть живешь по совести! — все подначивал Олег.
— Пожалуй, да. Но с чувством вины.
— Перед кем же?
— Перед женщиной, которую любил, но не жил с нею. Перед женщиной, с которой жил, но не любил.
— О, женщины! — понимающе перебил Сташевич. — Я женат уже третьим браком. Ленка моложе меня на двадцать лет, а любовница — на тридцать! И думаю, не пора ли сменить… Жены надоедают как… законные жены! Такая вот тавтология! — пьяно расхохотался он. — Ну а ты? Я что-то не очень понял?
— Я был женат один раз на женщине, на которой не был женат. У меня вот такая тавтология, — откликнулся Макс, и сделал изрядный глоток.
И Олегу не понравилось ни то, как Максим отобрал у него бутылку, ни тон, которым он говорил. И он снова обиделся.
— Что-то ты очень загадочен, прямо Печорин, если помнишь такого.
— Помню, Олег, я много чего помню!
— Например? — как-то сразу подобрался Сташевич.
— Помню нашу дружбу, то, как спасали друг друга, из-под огня вытаскивали, стояли друг за друга горой. Помню, как ты все мечтал снять настоящий фильм о войне.
