— Ты не ори на старшего по званию, а то ведь неприятностей не оберешься. Это я с виду такой простой, незатейливый. Ты вот что. Если так уверен в своем боевом товарище, сядь и напиши: «Я, Хижняк Егор Петрович, ручаюсь.» — Чем ты там за него ручаешься? Головой? Карьерой? Жизнью?
— И напишу, — процедил я. — Только в кабинете полковника Игнатьева.
— А он в курсе. Я с тобой по его поручению и беседую, понял?
Врал что ли толстобрюхий? Почему же полковник сам со мной о Чиже не заговорил? Не барское дело? Или аукается отказ от его заманчивого предложения? Он на меня ставку сделал, а я его, понимаешь, подвел. Вряд ли. Полковник нормальный мужик. Не обидчивый и, тем более, не мстительный. Таким, по крайней мере, казался все годы, что мы знакомы.
Обдумывая ситуацию, я писал «расписку», что ли? И не знаешь, как эту хрень назвать. Вроде как поручительство за боевого товарища, лейтенанта Орлова. И все не мог понять, откуда эта бредятина взялась: Чиж в Берлине?!
Закончив, сунул листок майору. Тот прочел, сложил и убрал в ящик стола.
— Вопросы есть? — сухо спросил он.
— Нет.
— Возьмите материалы задания, ознакомьтесь, и вы свободны.
— Слушаюсь, товарищ майор! — рявкнул я, развернулся на каблуках, вышел, чеканя шаг, хлопнув напоследок дверью. От души, надо сказать, хлопнул. После чего пошел в соседний кабинет, где мне под расписку выдали папку под грифом «секретно» с внушительным названием «контрразведывательное задание».
Через час я вышел на площадь, закурил. Настроение было поганым. Куда теперь?
Как куда? К Чижу, разумеется! На Пречистенку. И я рванул к лейтенанту Орлову.
Дверь коммуналки открыла армянка Дариджан. Лет пятидесяти, но еще очень аппетитная дама.
— О, капитан! Как давно я вас не видела, — пропела она низким прокуренным голосом. — Что так редко бываете? Что так нас не любите? Где с Максимом пропадаете?
— Здрасьте! Максим дома? — мне было не до любезностей.
— Не знаю, я только что с рынка. Входите, капитан.
Я рванул по длинному коридору, ткнулся в крайнюю справа дверь. Она распахнулась. За круглым столом сидел Чиж. Он был по-домашнему в майке и тренировочных штанах. Перед ним стояла здоровенная сковорода жареной с луком картошки, которую он уплетал за обе щеки.
— Егор Петрович! — обрадовался Чиж и расплылся в широкой улыбке. — Вот хорошо, что зашли! Как раз к ужину! Садитесь! Сейчас я вилку достану.
Он вскочил, засуетился. У меня от сердца отлегло. Вот он, лейтенант Орлов! Какой, на хрен, Берлин? Совсем ошизели, крысы штабные.
— По стопке выпьем? — Чиж вытащил из буфета початую поллитровку.
— Ну, раз достал, давай.
Я подсел к столу, мы чокнулись, хлопнули по стопке и принялись за картошку. И так мне радостно было на сердце, просто петь хотелось.
— Вы откуда? — промычал Чиж с набитым ртом.
— От Игнатьева.
Я рассказал, куда нас направляет начальство.
— Завтра в тринадцать тридцать выдвигаемся. Едем по одиночке. Друг друга не знаем.
— Ясный корень, — кивнул Орлов.
— С «заданием» я ознакомился, сейчас расскажу. Ну а ты как отдохнул? — спросил я и на всякий случай и добавил: — Говорят, в Берлине был?
И по тому, как вытянулось его веснушчатое лицо, как осторожно положил он вилку на край сковородки, я понял, что обрадовался рано.
— Я. Это.
— Ну, не томи, рассказывай.
— Понимаете, я друга встретил, одноклассника, Пашку. Мы вместе в интернате учились. Ну, точнее, его Пабло зовут, — он испанец, но мы его Пашкой звали.
— Короче, — оборвал я детский лепет боевого, едрень корень, товарища.
— А он летчик, ас! Ну и оказалось, что он летит в Берлин. Туда и обратно.
— Это когда же?
— Вчера это было. Утром — в Берлин, там четыре часа — и обратно. Генерала одного на совещание возил. А я в Берлине родился, рос, Егор Петрович! И не был там восемь лет!
— Побывал? — риторически спросил я.
— Он сам предложил!
— Понятно. Она сама меня заставила.
— Я в кабине пилота.
— Ну, это в корне меняет дело! — открыто издевался я, кипя от злости. — О господи! И кто тебя там видел?
— Никто. Я просто по улицам походил. К дому нашему подошел. На окна посмотрел.
— Ясно. У дома встретил кого-нибудь?
— Ну. Видел соседку, фрау Гессе. Но я отвернулся, не подходил к ней.
— И она тебя могла увидеть, так?
— Ну. Могла.
— Ты как одет был?
— В форме своей.
— То есть бывший соседский мальчонка Мартин Фе-гель — лейтенант Красной Армии. Просто отлично!
— Не думаю, что она меня узнала, — буркнул Чиж. Красные пятна на щеках доказывали обратное — подозревал, что узнала!
— А если — да? Как ты думаешь, что эта добропорядочная фрау сделала, если узнала тебя? Молчишь? Я думаю, она тотчас сообщила в комендатуру. Твое счастье, что ты, как говорится, туда-обратно. Пока там навели справки, выяснили твою трудную судьбу, узнали, кто ты да что, ты уже дома картошку хрумкал. Какой же ты еще пацан, Чиж! Несмотря что двадцать лет и два ордена.
— Ну да, пацан. — Губы его неожиданно задрожали. — У вас отпуск, вы куда поехали? На завод, к лошадям. Там ваш дом, там вас все любят. К Олегу брат должен приехать. А у меня кто? Кроме соседей? Он, Пашка, когда предложил, я даже не сомневался ни секунды, если хотите знать! Я должен был свой дом увидеть, откуда отца с матерью забрали, ясно? Может, меня убьют завтра, так я хоть вспомню, что на окне своей комнаты цветы в горшочках видел. Если это преступление, что ж, я готов ответить!
Красные пятна расползлись по его лицу географическим рисунком, но губы уже не дрожали. И то хорошо.
— Дурак ты, Максимка, — вздохнул я, налил себе полную стопку и выпил. — Вот что. Ты сейчас напишешь объяснительную. Имени товарища можешь не называть. Где он, кстати?
— Улетел. Их авиаполк на Дальний Восток перекинули. Сегодня утром и улетел.
— Хоть что-то хорошее услышал я за последние пятнадцать минут! Значит, пишешь объяснительную, завтра, перед отъездом, я отдам ее лично Игнатьеву. Уедем на боевое задание, надеюсь, выполним его, как всегда с риском для жизни, — подмигнул я Чижу, — и все забудется. Победителей, как говорится, не судят!
Лицо Чижа просветлело, он радостно кивнул.
Взяв объяснительную, я заскочил еще к Олегу, чтобы ввести и его в курс дела. Благо жил он неподалеку. Действительно, у него гостил брат из Питера. Худющий, весь в морщинах. А ведь не старый еще мужик — чуть за сорок. Ровесник нашему Куценко. А разве сравнишь? Тот кровь с молоком. Кажется, в бок ткнешь, жиром брызнет. А этот — кожа свисает, просто старичок. Вот что такое блокада…
