— Можно, я помогу вам? — хрипло спросил Егор. Тонкая бровь взлетела вверх, но доктор ничего не ответила.
«Молчание — знак согласия», — решил Егор.
Конь, видимо, почувствовав движение неких токов между людьми, разволновался, кося глазом с налитым кровью белком.
— Тихо, милый, тихо, — Егор прошелся сильной рукой по крупу коня, расчесал пальцами гриву, погладил длинную морду — и во всех его движениях было столько нежности и мужской силы, что тонкие ноздри женщины чуть заметно затрепетали. Она снова подняла глаза и теперь они, разделенные живой преградой, изучали друг друга, как будто примеривались, как будто готовились к жаркому, страстному бою…
Никогда, никто не производил на него такого впечатления, как эта рыжеволосая красавица, такая гордая и неприступная. Несколько мгновений они так и стояли неподвижно.
— Марина Сергеевна, я Марго оседлала! Чего дальше-то? — раздался грубоватый голос Томки.
По тому, как вспыхнула Марина, как взметнулась ее рука к волосам, он понял, что тоже произвел впечатление.
Сердце Егора заколотилось так сильно и радостно, что ему казалось, женщина слышит его удары.
— Выводи, Тамара! — откликнулась Марина.
Она уже справилась с собой, голос звучал спокойно и ровно.
— А что, Марина Сергеевна, не прокатиться ли нам вместе? Составите компанию? — весело спросил Егор.
— Как же отказать герою войны? — так же весело откликнулась Марина.
Они вскочили в седла, Егор взял хлыст из рук Тамары, чувствуя, как волнуется, «ходит» под ним Марго, и тронул вожжи. Лошадь, повинуясь каждому его жесту, пошла вперед. Он оглянулся. Марина с гордой осанкой настоящей наездницы крепко сидела в седле. Они шли голова к голове, миновали двор конюшни, оказались на беговой дорожке и пришпорили коней.
Тамара смотрела им вслед из-под ладошки.
— Эй, Томка, чего рот открыла? Муха залетит!
Девушка вздрогнула, оглянулась на коренастого, плечистого мужчину лет тридцати. Он постукивал хлыстом по голенищу сапога, фуражка была сдвинута на затылок, низкий лоб блестел каплями пота.
— Ну вас, Иван Семенович! Вы чего здесь?
— Марину Сергеевну ищу. Что-то Мальчик капризничает, — он указал хлыстом на арену, где топтался вороной конь. — Взялся его вышагивать, так умаялся.
— Вон она, Марина Сергеевна, — указала Тамара.
— А кто это с ней? — ревниво спросил мужчина, глядя, как пара всадников мчится по дорожке.
— Герой войны! — горделиво ответила девушка, будто Хижняк приходился ей родственником.
— Герой, штаны с дырой, — пробормотал наездник. — Откуда взялся?
— От верблюда! Он в кабинете у Михалыча висит! Чемпион!
— И чего он здесь делает, чемпион этот?
— К Михалычу в гости приехал.
— К Михалычу? А чего Марина с ним?
— Да вам-то что? — рассердилась девушка.
— То! Рабочий день! Где ветеринар?! У меня лошадь больная! — закричал вдруг мужчина.
— Вы чего орете-то? Не запрягли! — взъярилась Тамара. — Сами-то чем заняты? Лясы точите. Лошадь у него капризничает. Любить их надо, товарищ Ребров, вот и не будут капризничать! Сами не работаете и мне работать мешаете!
Она скрылась в конюшне, хлопнув дверью. Ребров не среагировал на демарш. Он смотрел на беговую дорожку, на то, как скакуны почти вплотную несутся голопом, на то, как разметались на ветру волосы Марины, как улыбается она спутнику.
— Вона как. Мне, значит, от ворот поворот, а с первым встречным на прогулочку выехала. Ладно, Мариночка, — злобно пробормотал он и, круто развернувшись, направился к манежу.
Через час Егор снова сидел в кабинете Голуба. Его обычно бесстрастное лицо излучало такую радость, что старик то и дело покашливал, отводя в сторону выцветшие глаза и пряча довольную улыбку.
— Окно открою, а то жарко, — он распахнул створки окна, и легкий ветерок всколыхнул занавески, птичий щебет ворвался в комнату.
— Ну, еще чайку?
— Можно, — рассеянно кивнул Егор.
Мысленно он был еще там, на дорожке ипподрома, где упоительный восторг наездника, несущегося во весь опор на безукоризненно послушной Марго, смешивался с ошеломляющим чувством влюбленности, которая свалилась на него как снег на голову.
— И по стопке?
— Ну. Разве что по одной. У меня вечером дело здесь.
— А. Ну, тогда по махонькой. Дело есть дело, — понимающе хмыкнул старик.
Пока Голуб заваривал свежий чай, Егор наполнил стопки.
— Это, я чего сказать-то хотел. ты надолго в отпуск-то?
— Четыре дня. То есть, уже три с половиной.
— Так, может, поживешь здесь у нас? Комната в общежитии за тобой сохранена. Это, конечно, не московская твоя квартира.
— Я согласен! — тут же воскликнул Егор.
— Ну и ладно. Что ж, за победу?
— За победу! — кивнул Хижняк. — Дорогой ценой досталась. Но мы за ценой не стояли.
— Это верно!
Они выпили, закусили хлебом.
— Какой чай-то у тебя знатный! — Голуб разливал по щербатым стаканам горячий янтарный напиток.
— Ну, снабжают.
— Это кого ж так снабжают? Егор, ты где служишь-то?
— В войсках НКВД, — все так же рассеянно ответил Хижняк
Голуб аж поперхнулся чаем. Затем чуть отодвинул стакан.
— А что? — Хижняк очнулся наконец от грез.
— Ну. Ничего, — осторожно ответил Голуб, отводя глаза.
— Брось, дед! Я ж вижу: забоялся, забрезговал.
— Не, ты чего? — замахал руками Голуб, но тут же мрачно добавил: — Я-то думал, ты на фронте.
— А я, по-твоему, в тылу на бабьей перине лежал? — вскипел Егор. — Я и в разведчиках побывал и в контрразведчиках! Понимаешь, что это такое? Это фронт и еще дальше — за линию фронта. Знаешь, сколько раз приходилось «тропить зеленку»?
— Чего? — испуганно спросил Степан Михайлович.
— Того. Линию фронта переходить под огнем артиллерийским, в темноте полной, по минам. И неизвестно, сделаешь следующий шаг или разнесет тебя в клочья к чертовой матери! Ничего вы здесь не знаете. И не должны знать! А я не имею права рассказывать! Но кто-то должен конюшни от всякой нечисти вычищать. Вот я и есть чистильщик.
Лицо его помрачнело, жесткие складки залегли от носа к побелевшим губам. Егор полез за папиросой.
— Курить можно?
— Валяй, окно открыто, чего не покурить. Ладно, чего ты завелся-то?
Егор жадно затянулся и примирительно произнес:
— Да ничего. Прости, дед.
