Агентство опустело, за стеной слышалась обычная перепалка, падало что-то тяжелое. На столе в кабинете звенели стаканы. Голованов включил телевизор на спортивный канал и стал прислушиваться к сладострастным выкрикам на корте Марии Шараповой. «Вот сексуальная девка», — думал он с завистью, вспоминая нынешнюю свою пассию — такую тихую мышку, что не поймешь, чувствует ли она хоть что-то в его могучих объятиях. А ведь обратил он на нее внимание именно за ее потрясающий голос, когда на соревнованиях по баскетболу она сидела рядом на трибуне и подбадривала любимую команду в таких многообещающих выражениях, что хотелось немедленно увести ее в укромный уголок и испробовать все, что она обещала.
Глава 20 Немного о разгульной жизни
В августе стояла небывалая жара, и в выходные дни Москва пустела. Все, кто мог, отправлялись за город. Ирка спровадила маму с детьми на дачу к тестю и праздновала избавление от семейства с подругой Веркой за бутылочкой красного винца. Как оно называлось, они уже забыли, а читать наклейку было внапряг, буквы расплывались. Обе были хороши и делились впечатлениями о своей разгульной жизни. Вместо закуски на столе стояло парадное блюдо со скромной горкой перепелиных яиц. Подруги целеустремленно тыкали в них вилками, каждая со своей стороны, яйца упорно расползались по всему блюду и не поддавались. Ирка наконец догадалась подать две столовые ложки, и дело пошло на лад. Вера старательно пережевывала крохотное яичко, чтобы не проскользнуло целиком в горло, но процесс разжевывания не мешал ей рассказывать о наболевшем.
— Я своего Гришку вечером отправила за колготками. Говорю: чем зря бегать по бульвару, сходи лучше в магазин, купи мне новые колготки. А то завтра не в чем в школу идти. Наш директор совсем обнаглел, запретил учительницам в брюках уроки вести. Я ему говорю: «А если у меня ноги кривые? И я только брюками и спасаюсь?» А он посмотрел на мои ноги и говорит: «У вас заниженная самооценка. У нас теперь появилась штатная единица — школьный психолог. Пойдите к нему. Не зря же я ему зарплату плачу».
— Ну, сходила? — Ирка уронила голову на согнутую в локте руку и, стараясь не терять внимательного выражения на лице, слушала подругу.
— Подожди. Я тебе еще про колготки недорассказала. Гришка побежал — в спортивных трусах, как всегда бегает. Его в магазин впустили, а когда он выходил, не выпустили. Говорят — колготки украл. Кошелька-то в руках у него не было. Я ему деньги в кулак сунула. А чек он выбросил в магазине. Вызвали администрацию, позорили его, за трусы заодно досталось. Дескать, специально без штанов бегает, внимание продавщиц отвлекает. Он не выдержал, кому-то из охранников в морду дал. Так они, сволочи, милицию вызвали и в кутузку его засадили. Главное, не разрешили ему домой позвонить. Я вся извелась, все морги и больницы обзвонила. Про милицию как-то не подумала — он же у меня тихий. Утром в школу в рваных колготках пошла. А днем его отпустили, даже не извинились.
— И когда это было? Каникулы давно на дворе, чего ты вдруг вспомнила?
— В мае… А сейчас мне Гришку стало жалко, — вдруг заплакала Верка. — Я ему тогда изменила. Он из-за меня такие мытарства прошел, а я, сволочь, даже не задумываясь, меня пальчиком поманили — и я… — Верка зашлась в плаче.
— Да ты че? — оживилась Ирка. — Расскажи скорее: с кем изменила? когда?
— С психологом… — шмыгая носом и вытирая слезы бумажной салфеткой, наконец произнесла Верка. — Я к нему тогда зашла, ну когда колготки были драные, он и говорит: «Какие у вас ноги сексуальные, столько эротики…» Я, как дура, уши развесила, Гришка мне давно таких слов не говорил, я даже отвыкла… А этот психолог так пальчиком поводил в дырке на колготках, на коленке, во мне что-то как вспыхнет, как полыхнет во всем теле, даже уши запылали. И он меня голыми руками взял… Прямо на кушетке. За дверью шум, гам, переменка была, а я все на свете забыла.
— Ты что, очумела? Вдруг кто зашел бы?
— А я дверь заперла. Как поняла, что сейчас будет, ключик-то и повернула.
— Чтобы ему некуда было деваться, — поняла Ирка.
— Ну я же раньше никогда Гришке не изменяла…
— Ни фига себе. И столько молчала. Три месяца! — посчитала по пальцам подруга. — Но вообще ты стервь! Муж незнамо где, может, под кустом в парке с проломленной головой валяется, а ты как ни в чем не бывало на работу поперлась, да еще к психологу не поленилась сходить… Да ладно, с кем не бывает? Подумаешь, позволила себе разок… — тут же утешила она подругу, когда та бурно задышала, готовясь опять разразиться слезами.
— Так если бы разок… Я к нему по три раза в неделю приходила. На психотерапию. Результат каждый раз один и тот же был — только я дверь на ключик, он меня голыми руками.
— Ну и ладно, хоть познала радость жизни, — порадовалась за подругу Ира. — С одним всю жизнь тянуть лямку тоска смертная, разнообразие необходимо для полноценной жизни каждой женщине. У меня подружка была, Ленка, веселая такая девка. Она года на три меня младше. То есть мне самой только двадцать стукнуло. Я тетешкаюсь с детьми, а она притащилась посмотреть, что получилось. Смотрит, смотрит, будто детей никогда не видела, и вдруг спрашивает: «А ты мужу своему изменяешь?» Я говорю: «А зачем? Я же его люблю». А она: «Так ведь тоска какая, скучно с одним. Так и разлюбить недолго. Их почаще менять нужно, тогда своего больше ценишь. Есть такая теория».
— Она сама придумала? Или повод нашла — решила у тебя его увести?
— Может, и увести хотела. Как-то пришла к нам, напилась, стала к нему с поцелуями приставать. У меня на глазах! Он ей говорит: «Леночка, нельзя!» А она его хватает за разные места и лепечет: «Если очень хочется, то можно!»
— Я б ее сразу выгнала. Чтоб моего мужа при мне за разные места…
— Уж лучше при мне, я хоть проконтролирую. Кстати, наверное, она все-таки права была. Вот я его любила, любила, не изменяла, пока не разлюбила. А сейчас, если бы верность ему хранила, ждала своего благоверного, то есть я хотела сказать — убогого, пока он по родине не затоскует, вся бы высохла, как смоковница. А я наоборот, он еще только чемодан собирал, а я уже сразу решила — возьму от жизни все, чтобы было что в старости вспомнить. Мне кажется, я даже расцвела, когда стала внедрять свою идею в жизнь. — Ирка с удовольствием оглядела свою попышневшую фигуру. — Помнишь, какой я была тощей, злющей? А сейчас я такая добрая, прямо всех обнять хочется, к груди прижать, обласкать… Доброта так и прет из меня во все стороны. Мужики знаешь какие отзывчивые на доброту?
— Ну? — Верка уже пришла в себя и даже протрезвела. — Расскажи про него. Которого потом вспоминать будешь.
— А я не мелочусь. Если бы он был один, что тут вспоминать? Надолго не хватит. Я сразу четверых завела. Хорошего чем больше, тем лучше.
— Мать честная, где же ты их набрала? Они же все считанные, давным давно прирученные…
— А я вольных ищу. Один был еще зимой, австралиец.
— Ух ты! Ничего себе!
— Мужик — закачаешься, глаза голубые, волосы золотые, высокий, ноги-руки длинные, спортивные, зубки… про них не будем. Глаза закрою, он как начнет целовать, все готова была ему отдать за эти поцелуи. Ради него пришлось мать с детьми в гости отправлять на два часа, чтоб было где встречаться. Не мужик, а голубая мечта.
