Впрочем, у нее была одна привычка, неприятная для него.
Время от времени у Эмеральды просыпалось непреодолимое стремление умыть ему
лицо — обычно когда он спал неглубоким сном. Он внезапно открывал глаза и
понимал, что она крепко обхватила его голову своими лапами, чтобы он не мог
пошевелиться, и облизывает ему лицо от подбородка до лба своим влажным,
шершавым языком. Первые несколько раз он попытался сбросить ее с себя, но, как
только он двинулся, она слегка сжала подушечки лап и выпустила коготки. Он
незамедлительно все понял. Эти импровизированные умывания не слишком-то ему
нравились, но он к ним притерпелся. Когда два существа начинают жить совместно,
им всегда приходится притираться друг к другу, а ужиться с Эмеральдой — если не
считать нескольких ее нехороших привычек — было довольно легко.
Хотя с наступлением долгой ночи, которая накрыла земли
дальнего севера, исчезло всякое ощущение «дня», Альтал был совершенно уверен,
что их заведенный распорядок, вероятно, весьма близко соответствовал восходам и
заходам солнца на юге. У него не было никаких причин это предполагать и никакой
возможности это проверить, но ему казалось разумным считать именно так.
Свои «дни» он проводил сидя за столом, открыв перед собой
Книгу, а Эмеральда сидела рядом с Книгой и наблюдала. Их беседы в большинстве
случаев ограничивались тем, что он показывал ей незнакомый символ и спрашивал:
«Что он обозначает?». И она отвечала ему, а затем он, запинаясь, читал дальше,
пока не натыкался на следующий непонятный рисунок. Листы пергамента лежали в
белой кожаной коробке порознь, и Эмеральда очень сердилась, если Альтал
складывал их обратно в неправильном порядке.
— Если ты положишь их вперемешку, они утратят всякий
смысл, — ворчала она на него.
— Да в большинстве из них и так нет никакого смысла.
— Положи их на место в том же порядке, в котором они
были.
— Хорошо, хорошо. Не делай из своего хвоста удавку.
Это замечание всегда вызывало у них небольшие шуточные
перепалки. Эмеральда отводила уши назад, низко приседала на передние лапы и,
задрав зад, грозно размахивала своим хвостом. Затем она набрасывалась на его
руку и хватала ее зубами. Она никогда не выпускала когти и, несмотря на
страшное урчание, ни разу не укусила его по-настоящему.
Он изобрел способ позлить ее в ответ — другой рукой
взъерошивал ей шерстку. Она это, похоже, просто ненавидела, так как ей
требовалось немало времени, чтобы снова пригладить все языком.
Поскольку Эмеральда была кошкой — во всяком случае,
пока, — у нее было острое чутье, и она требовала, чтобы Альтал мылся часто
— просто шагу не давала ступить. Вдруг возле кровати появлялась большая
глиняная бадья с дымящейся водой, и, поотказывавшись несколько раз, Альтал
вздыхал, вставал и начинал раздеваться. В конечном счете он обнаружил, что
легче вымыться, чем спорить с Эмеральдой. Со временем ему даже понравилось
каждый день перед ужином плескаться в теплой воде.
В эту зиму, вероятно вследствие бесконечной ночи, ему в
голову пришла необычная мысль. Он до сих пор был еще не совсем уверен в том,
что он не сумасшедший, и, как это обычно бывает, его безумие могло быть вызвано
тем, что он не умер вовремя — так же, как и тот старик, разговаривавший с
Богом. Но может статься, что в конце концов он не пропустил своего смертного
часа. Что, если где-нибудь в Хьюле или, быть может, когда он уже был в Кагвере,
кто-то тихонько подкрался к нему сзади с топором, отрубил ему голову, и он
умер? Если все произошло достаточно быстро, он мог даже не понять этого,
поэтому его призрак продолжает бродить. Возможно, его тело лежит где-нибудь, и
мозги вытекают из ушей, а призрак пошел дальше, пришел к этому Дому, совершенно
не подозревая, что на самом деле он мертв. Сам же Альтал не встречал
сумасшедшего, разговаривавшего с Богом, и не добрался до края мира, и не
смотрел на Божественный огонь. Все это было просто выдумано его призраком.
Теперь его призрак достиг конечного пункта назначения и навечно останется
здесь, в этой запертой комнате с Эмеральдой и Книгой. Если его теория верна,
значит, он уже перешел в мир иной. А всякий знает, что в мире ином полно всяких
странностей, поэтому не стоит удивляться тому, что в комнате тепло, светло и
уютно без всякого огня, и нет проку вопить: «Невероятно!» всякий раз, как
оборачиваешься и видишь что-то необычное. Все это была лишь его собственная
загробная жизнь.
Впрочем, при всем этом его загробная жизнь была не так уж
плоха. Он пребывал в тепле и сытости, и у него была Эмеральда, с которой можно
поговорить. Ему должно было хотеться, чтобы тут где-нибудь поблизости можно
было выпить Набьорова меда или чтобы иногда к нему заходила какая-нибудь
девушка вроде той, с озорными глазами, из таверны Набьора, но со временем все
это постепенно утрачивало свою значимость. Он слышал немало жутких историй про
загробную жизнь, но чувствовал, что, если хуже, чем сейчас, не станет, он может
приспособиться к смерти здесь — Альтал понимал, что «приспособиться к жизни
здесь» не совсем соответствует его нынешнему положению. Единственное, что не
давало ему покоя, — это отсутствие всякой возможности разыскать человека,
который его убил. Поскольку теперь он стал бесплотным призраком, он не сможет
разорвать негодяя на куски. Но потом он подумал, что может своими появлениями
преследовать противника, а это, возможно, даже лучше, чем просто его зарезать.
Альтал сомневался, удастся ли ему убедить Эмеральду
согласиться на это. Он мог бы пообещать, что после того, как он затравит своего
убийцу до смерти, они снова вернутся в загробную жизнь, но он был почти уверен,
что она не станет придавать большого значения обещаниям призрака человека,
прославившегося тем, что лгал при каждом удобном случае. Хорошенько все
обдумав, он решил, что не станет делиться этими соображениями со своей пушистой
соседкой.
И вот солнце снова осветило макушку мира, и мысль о жизни
после смерти начала постепенно таять. Вечная темнота способствовала
размышлениям о загробной жизни, но выглянувшее солнце словно воскресило
Альтала.
Теперь он мог довольно бегло читать Книгу и находил ее все
более и более интересной. Однако его волновала одна мысль. Однажды весной, под
вечер, он прикоснулся к Книге и взглянул на Эмеральду, которая, казалось,
спала, лежа на столе рядом с Книгой.
— Как его настоящее имя?
Она открыла свои зеленые заспанные глаза.
— Чье имя? — спросила она.
— Того, кто написал Книгу. Он никогда не говорит о себе
и не называет себя.
— Он Бог, Альтал.
— Да, я знаю, но какой? Во всех землях, где я был, есть
свой собственный бог — или боги, — и у них разные имена. Книгу написал
Хердос — бог Векти и Плаканда? А может быть, Апвос, бог Экуэро? Как его зовут?
— Конечно, Дейвос.
— Дейвос? Бог Медайо?
— Разумеется.
