Какая бедность, какая невостребованность
за этими окнами, где сидят инженеры, гении
и несостоявшиеся музыканты.
Меня охватывает ревность.
Ведь я нашелся. Я прейскуранты.
А-а-а, не надо иллюзий.
Все это стало однозначно проторено.
Я слышу блюзы, но как-то странно и ускоренно.
А кроме того, у них есть братья, которых могут забрать
и заставить убивать.
Поэтому нет ничего лучше мягкого хлебного мякиша
и желания спать.
Просто отсутствует иерархия.
Анархия.
Я рожден в водовороте народа.
Осталось лишь воспоминание о люльке,
в которой меня качала мать.
Лучше не просыпаться, лучше спать…
Правда, что есть купол неба?
Правда, что под куполом женщина
с перламутровыми глазами кидает крошки хлеба?
И, долетая до земли, они обращаются снежинками —
белыми осколками неба…
Белый я, чистый белый, белого снега белей,
Где эти милые ласковые порою слишком доверчивые —
от этого веселей.
И как щенок обалделый…
Сева что-то мурлыкал во сне в такт заунывному ритму. А Денис вдруг как ужаленный подпрыгнул на сиденье:
— Господи, иерархия — анархия!!! Это Венцель! Не Беспалов, не Полянчиков, а Венцель!
Сева непонимающе захлопал глазами со сна:
— Где Венцель? Какой Венцель?
Но Денис не ответил, он уступил Агееву место за рулем и скомандовал:
— В Останкино! — А сам уже набирал Макса: — Макс, у тебя есть на диске энциклопедия?
— Есть. А что?
— Посмотри там Кропоткина.
— Угу, — замычал хакер, ноутбук у него, разумеется, был с собой. — Какого тебе, тут есть два: Кропоткин Петр Николаевич — геолог и Петр Алексеевич — князь, революционер.
— Второго.
— «Кропоткин Петр Алексеевич (1842–1921), князь, российский революционер, теоретик анархизма, географ и геолог. В 60-х гг. совершил ряд экспедиций по Восточной Сибири. В начале 70-х гг. обосновал широкое распространение древних материковых льдов в Северной и Средней Европе. В 1872—74 член кружка „чайковцев“, вел революционную пропаганду среди петербургских рабочих. В 1876–1917 в эмиграции, участник анархических организаций, член научных обществ. Автор трудов по этике, социологии, истории Великой французской революции. Воспоминания „Записки революционера“ (1-е издание на русском языке, Лондон, 1902)».
— Замечательно. — Денис радовался как ребенок. — Срочно выясни мне все телефоны Венцеля: домашний, мобильный, рабочий…
— Не части, — попросил Макс, — записывай домашний, есть в телефонной книге. И может, объяснишь, что происходит?
В объяснениях, похоже, нуждался не только Макс, Сева с Агеевым тоже косились на Дениса с явным подозрением, как на буйнопомешанного. Но он в первую очередь с Севиного мобильного позвонил Венцелю. Того дома не было, ответила какая-то женщина, Денису некогда было разбираться, кто она: домработница, жена, сестра, секретарша? Он легко соврал, что Марка Георгиевича разыскивают из Российского фонда фундаментальных исследований, а женщина, ничего не заподозрив, сказала, что Марк Георгиевич сейчас на студии записывает передачу.
— Быстрее, Филя, — поторопил Денис. И бросил Максу, который все еще был на проводе: — Не отключайся, держим постоянную связь. Альбина встретится с Венцелем в любую минуту, они оба в Останкине в двадцати шагах друг от друга.
— Но почему Венцель? — по-прежнему недоумевали Сева и Филя.
— Потому что Венцель, когда записывалась передача «Эврика», та самая, заинтересовавшая Эренбурга, уже знал, что следующим будет Кропоткин. Про иерархию и анархию — это была фрейдистская оговорка. Как сексуально озабоченный человек называет резервуар то резервативом, то презервуаром, так и Венцель вместо «иерархия» сказал совершенно не к месту «анархия». Его мысли были уже всецело заняты подготовкой убийства Кропоткина, а тут еще четыре надутых придурка за столом рассуждают об этих самых убийствах и даже пытаются предположить, кто будет следующим. Он даже при желании не мог в тот момент выбросить Кропоткина из головы. А самая стойкая ассоциация на Кропоткина какая?
— Какая? — спросил Сева.
— В школе надо было историю учить, — отмахнулся Денис. — Кропоткин — теоретик анархизма. Анархизма!
Пока Денис и компания добирались до Останкина, Вячеслав Иванович поставил на уши останкинскую службу безопасности. Там ему быстренько выяснили, что Альбина Зайцева работает в редакции программ для детей и юношества, а Венцель соответственно обосновался среди научно-популярных проектов. В данный момент там у Венцеля действительно идет запись передачи, но примерно через полчаса все закончится. Заодно Вячеслав Иванович разжился пропусками для всех сыщиков, чтобы в самый интересный момент не возникло трудностей с проходом в какой-нибудь заповедный уголок.
Альбина, которую слушали теперь все с максимальным вниманием, поинтересовалась у кого-то, будет он бутерброд или пиццу, получила ответ «бутерброды», зашелестела бумагами, потом отодвинулся стул и равномерно зацокали ее каблучки.
— Она прется в буфет, — глубокомысленно заметил Щербак.
— И там будет ждать Венцеля, — кивнул Денис. — У нас есть план здания? Там наверняка несколько буфетов.
Плана здания не было.
— Сева, Филя, Демидыч — бегом туда. Альбину найти, но на глаза не показываться, она может знать всех нас в лицо. Кого она точно не знает, так это Макса. Макс, войдешь в буфет и смотри в оба. Телефон не отключай, докладывай поминутно.
— Погоди-погоди!.. — Макс не мог оторваться от своего ноутбука. — Кажется, ползет!
— Вудбридж?
— Ага! Он отвечает. Отвечает. Отправляет. Проверяем…
На экран вывалился бегунок, отсчитывающий секунды до определения адреса. Все поголовно затаили дыхание. Синяя полосочка удлинялась медленно, словно издеваясь. Ползла, останавливалась, дергалась на точку-две.
— Давай, родная!.. — уговаривал Филя. — Еще капельку, и еще капельку!..
Секунд сорок, тянувшиеся как два часа, наконец закончились, на экране высветился адрес.
— Маза фак ю, сукин ты, блин, сын! — выдал Макс. И от содержания, и уж тем более от экспрессии, с которой это было сказано, у сыщиков просто челюсти поотваливались. — Венцель, Денис Андреевич! Причем прямо на рабочий адрес: «Эврика», собака и тэ дэ. Содержание: донт уорри, все будет о’кей, не боись, короче…
— Тем более бегом туда, — рявкнул опомнившийся первым Вячеслав Иванович. — Радоваться гениальной прозорливости потом будем.
