- Вообще-то ты права, - задумчиво согласилась Инна. -
Ладно, я поговорю с Гришей, у него есть приятель-хирург. Но это будет стоить,
сама понимаешь.
- Конечно, конечно, - торопливо заговорила Наташа, -
никаких вопросов. Ты мне сама скажешь, сколько.
Еще через два часа в их квартире появился хирург, молодой
лысоватый мужчина по имени Андрей Константинович с круглыми плечами и круглым
животиком. В руках у него был большой саквояж, из которого врач достал
белоснежный халат и стерильные перчатки. Он ловко снял бинты и неодобрительно
поморщился, глядя на тело девочки.
- Таак, что мы тут видим… Что мы видим… Там, где
подкожножировая клетчатка, на груди, на животе, на бедрах, там у нас ранки
плохие, плохие ранки у нас, гнойные. Осложнены абсцессом мягких тканей.
Остальные ничего, вполне пристойно выглядят. Так… Ручку поднимем… Теперь
другую… Ага, так я и думал, лимфоузлы увеличены. Температуру измеряли?
- Тридцать восемь и пять, - ответила Наташа.
- В весе потеряла?
- Да, она сильно похудела.
- Ага, ага… Предсептическое состояние. Я смотрю, тебе
первую помощь все-таки оказали. В больницу обращалась?
- Нет… Это так, народными средствами, - пробормотала
Ира.
- Что именно делали?
- Перекисью водорода заливали, йодом мазали. Еще
фурацилин разводили в воде и тряпочки прикладывали.
- Ааа, понятно, - протянул кругленький доктор. - Это
как же надо было разбить машину, чтобы тебя всю стеклом изрезало?
- Да вот так. Там еще бутылки были и банки всякие.
- Понятно, - повторил он, снова раскрывая саквояж. - Ну
что ж, начнем, помолясь. Предупреждаю сразу, раны очень грязные, придется
тщательно чистить, делать иссечение тканей, дренаж. Это долго. Я сделаю местную
анестезию, но все равно будет больно. Если начнешь кричать - я тут же уйду.
Соседи со всего дома сбегутся, милицию вызовут, будут говорить, что здесь
кого-то убивают. Мне эти хлопоты ни к чему. Все поняла?
- Поняла, - кивнула Ира.
Наташа похолодела. Будет больно… Ее Иринке, ее маленькой
сестричке, ее девочке будет больно! Как же она это вытерпит?
Но Ира вытерпела. Скрипела зубами, не замечая градом
льющихся слез и стекающего с висков пота, бледнела до синевы, но не издала ни
звука.
Закончив, хирург наложил стерильные повязки и выписал
несколько рецептов.
- Ей нужно дважды в день колоть антибиотик внутривенно.
Купите цепарин, я буду приходить и делать уколы. Эритромицин давайте по схеме,
в рецепте все написано. Если температура поднимается выше тридцати девяти,
звоните мне, вот мои телефоны, - он протянул Наташе еще один листок, вырванный
из блокнота, - это домашний, а это рабочий.
Уже у входной двери Андрей Константинович вдруг обернулся к
Наташе.
- Знаете, я все-таки хирург, а не мясник, в ранах
немножко разбираюсь. Это ведь не автоавария, верно?
Наташа молчала, уставившись на блестящий металлический замок
докторского саквояжа.
- Осколки стекла всегда разного размера, а у вашей
девочки порезы почти все примерно одной длины. Ну, впрочем, не хотите говорить
- не говорите. Я так понимаю, если бы вы не собирались что-то скрывать, то вы
бы обратились в больницу, а не к Грише Гольдману. Я прав?
Она упорно молчала, не зная, что сказать.
- А кстати, Наталья… Как вас по отчеству?
- Александровна. Можно просто Наташа.
- Просто Наташа… Чудно, чудно. Вы замужем?
- Да, - удивленно ответила она, не ожидая такого
поворота.
- Удачно?
- Кажется, да, - она слегка улыбнулась. - Пока не
жалуюсь.
- И дети есть?
- Двое. Мальчики, четыре годика и три.
- Жаль, - лукаво подмигнул ей Андрей Константинович.
- Почему жаль?
- Потому что при таком положении мои шансы равны нулю.
А я всегда мечтал именно о такой жене, как вы. Вы умны, красивы, добры, умеете
хранить чужие секреты. И в вас есть еще одно немаловажное достоинство: вы не
квохчете.
- Я не… чего я не делаю? - переспросила Наташа, думая,
что ослышалась.
- Не квохчете, как наседка. Ко мне часто мамы приводят
детишек со всякими травмами, порезами, так вот когда я начинаю работать, они
квохчут над своими чадами и орут на меня, чтобы я не делал им больно. Вы не
такая. И мне это очень нравится. Так что, Наташенька, если вдруг разочаруетесь
в своем муже, вспомните про меня. Ну улыбнитесь же! Чего вы с таким трагизмом
на меня смотрите? Девочка у вас сильная, здоровенькая, молоденькая. Первую
неделю будет тяжело, а к концу второй она будет себя хорошо чувствовать. Только
проследите, чтобы она раньше времени бегать не начала, лечение мы будем давать
интенсивное, это большая нагрузка на организм, и его придется какое-то время
поберечь. Значит, вы сейчас бегите в аптеку за лекарствами, а в восемь часов я
приду делать укол.
Проводив врача, Наташа вернулась к Ире, села рядом с ней на
постель, положила руку на влажный от испарины лоб.
- Ну как ты, зайка?
Девочка лежала с закрытыми глазами. Ресницы ее, длинные и
густые, как у Марика, дрогнули, веки приоткрылись.
- Прости меня, Натулечка, - прошелестела она. - Я такая
дура. Теперь я больше никогда… честное слово…
"Неужели это и есть то, о чем говорила Бэлла Львовна? -
с грустью думала Наташа, сидя возле уснувшей Иринки и держа ее за руку. - Пока
жизнь по голове как следует не стукнет, она не опомнится. Неужели это и есть
тот самый жизненный удар, который ей нужно было перенести, чтобы понять, что
так жить нельзя?"
Утро выдалось тихим и ясным, Наташа открыла глаза и долго
еще не вставала, глядя на кусочек голубого неба, виднеющийся в окне. Будильник
зазвонит в семь, сейчас только двадцать минут седьмого, и можно полежать и не
спеша подумать, лениво шевеля сонными ногами под тонким одеялом. Наконец-то
после стольких недель тревог и волнений наступил период относительного покоя.
Иринка быстро поправляется, молодой организм легко справился с физическими
травмами и психологическим шоком. Работа над сценариями идет легко, пишется
Наташе в удовольствие, а то, что она показывает на студии, вызывает горячее
одобрение. Сегодня воскресенье, она поедет к мальчикам, карантин уже сняли, и
ей удастся не только накормить их всякими вкусностями, но и наиграться с ними,
надышаться чудесным запахом их щек и вдоволь нацеловать их перепачканные в
земле пальчики. И наконец, сегодня возвращается Бэлла Львовна. Ах, как Наташе
не хватает ее! И дело вовсе не в том, что присмотр за непоседливой Иринкой
целиком лежит на Наташе (на Полину Михайловну надежды никакой), просто есть в
Бэллочке какая-то внутренняя сила, позволяющая ей не останавливаться и
двигаться вперед в самых тяжелых ситуациях. И хотя любимая Наташина подружка
Инка Гольдман всегда шутит, что в ней живет вековая мудрость еврейского народа,
за советом Наташа предпочитала обращаться именно к соседке, ибо вполне логично
было предположить, что этой мудрости в шестидесятичетырехлетней Бэлле Львовне
все-таки больше, чем в тридцатилетней Инке. А ей так хотелось посоветоваться,
так нужно было поговорить об отношениях с сестрой и матерью. Наташу грызла
подспудная обида не только на Люсю, но и на Галину Васильевну, она чувствовала
себя брошенной и преданной, хотя толком не могла бы объяснить, откуда взялось
это неприятное ощущение. И еще Вадим… Он, конечно, регулярно звонит ей, но
холодок отчуждения все равно проскальзывает в его голосе. Может быть, она
неправа и ей действительно нужно все бросить, взять детей и уехать к нему?
