Денис прищелкнул языком:
— Красиво сказано!
— И главное — правдиво. Ну, будем!
Крамаренко перелил содержимое стакана себе в глотку.
— Н-да, — сказал Денис. — Бывает. — Он вновь взглянул на фотографию и прищурился. — А что это у него за ствол в руке?.. Вроде на спортивный не похож…
Крамаренко усмехнулся:
— А вы, я смотрю, разбираетесь. Вы правы, Денис Андреевич, это настоящее боевое оружие. Кирилл им очень дорожит.
— Что, дорого стоит?
— Дорого, но не в этом дело. Шустов подарил Кириллу эту игрушку в знак признания его, так сказать, стрелковых заслуг. И Зелек Александрович прав. Чтоб обладать таким оружием, нужно уметь им пользоваться. А Кирилл хорош… очень хорош…
— Интересно было бы посмотреть на его стрельбу, — заметил Денис.
— Посмотреть? — Крамаренко задумался. — Это можно. Но только не на этой неделе. И не на следующей.
— А что так?
— Точно не знаю, — пожал плечами чемпион. — Какие-то у него там дела…
— Ага. Так, значит, он не очень дисциплинированный ученик?
— Наоборот. До сих пор не пропустил ни одной тренировки. Не то что его брат.
— Брат?
— Да. Мефодий. Вот тоже интересный парадокс. — Крамаренко плеснул себе в стакан немного виски и бросил туда колечко лимона. — Вроде два родных брата, так? У обоих одинаковая генетическая наследственность. Но смотрите: один брат — практически снайпер, такое ощущение, что родился с пистолетом в руке, а второй — полный раскисляй. Сколько уже занимается, а до сих пор не знает, где у пистолета ствол, а где спусковой крючок. И зачем только на него Зелек Александрович бабки тратит!
— Так, значит, их занятия оплачивает Шустов?
— Ну а как же. Ваши-то архаровцы небось тоже не из своего кармана платить будут? — Крамаренко хохотнул. — Хорошие телохранители нынче многим не по карману.
— Странно, — сказал Денис. — Ведь Кирилл журналист, а не телохранитель.
— Журналист? — Крамаренко рассмеялся. — Да этот журналист всадит в вас всю обойму — вы и чихнуть не успеете. А потом еще пойдет и статеечку по этому поводу напишет: мол, в столице продолжается отстрел бизнесменов.
Чемпион поднял стакан и опорожнил его в несколько глотков. Пососал лимон.
— Более хладнокровного сукиного сына я в жизни не встречал. У него нервы как стальные пруты. У него папа родной помрет, он прочитает телеграмму и тут же спокойно выбьет девяносто пять из ста. И рука не дрогнет.
Денис хмыкнул:
— Могу себе представить, для чего его готовит Шустов.
— Ха! — чемпион хохотнул. — Известно для чего. Явно не по банкам консервным стрелять… Впрочем, — он приложил палец к губам, — тс-с-с… Это не мое собачье дело. Мне сказали научить — я и научил. А остальное…
Крамаренко махнул рукой и снова взялся за бутылку.
— Ну ладно, — Денис поднялся с дивана. — Мне, пожалуй, пора.
— Как, уже уходите? А посидеть?
Чемпион обвел рукой стол с закусками.
— Насиделся уже, — ответил Денис. И солидно добавил: — Бизнес.
— Понимаю, понимаю…
Крамаренко тоже встал с дивана и проводил дорогого гостя в прихожую.
— Ну так, значит, сегодня вечером жду вашего человечка с деньгами?
Денис посмотрел на часы.
— В принципе уже вечер. Если не возражаете, отложим момент расплаты на завтра.
Крамаренко сокрушенно вздохнул и развел руками.
— Хозяин — барин.
— Ну, значит, договорились.
Они пожали друг другу руки, и Денис вышел на лестничную клетку.
Глава шестьдесят вторая
Кирилл Ремизов выполнил указание Шустова слово в слово. Он перерыл квартиру Озеровой сверху донизу, но ничего не нашел.
Немного передохнув, Ремизов решил преподнести Шустову подарок, чтобы тот окончательно успокоился. Он собрал со стола все бумаги (Шустов оказался прав — их здесь была целая кипа), отнес их в ванную и сжег. Если среди них и были черновики Гординой, то они благополучно сгорели.
Расправившись с бумагами, Кирилл сходил на кухню и сварил себе кофе. «Надо же хоть немного отдохнуть», — рассудил он. Когда кофе был готов, он налил себе полную чашку, добавил немного сливок (холодильник был забит сливками, молоком и глазированными сырками, — видимо, Озерова обожала молочные продукты), вернулся в комнату и, вытянув ноги, развалился в кресле.
Посмотрел на мерцающий экран монитора, и в голову ему внезапно пришла неплохая мысль. Он сделал из чашки два обжигающих глотка, затем откинул с системного блока компьютера заглушку и выплеснул туда остатки кофе. Компьютер задымился. В воздухе запахло горелой пластмассой. Экран монитора пару раз мигнул и погас.
— Вот теперь полный порядок, — удовлетворенно произнес Кирилл, осматривая результаты своего труда. — Если черновики и были, то теперь уж точно сплыли.
Ровно в десять часов утра машина Шустова остановилась возле небольшого белоснежного особнячка Андрея Мазаева.
Ворота Зелеку Александровичу открыл мускулистый охранник с квадратной челюстью и мрачным, набыченным лицом.
— Проходите на веранду. Шеф сейчас выйдет.
Шустов прошел на веранду. Там стоял стол, накрытый белой скатертью, а на столе — старинный медный самовар и блюда, накрытые белоснежными салфетками.
Шустов оглядел стол и усмехнулся. Мазай строил из себя завзятого русофила, но дальше самовара на столе и сувенирных лаптей на стене его любовь к родине не простиралась.
Открылась дверь дома, и на веранду вышел сам Мазай. Он был в белых парусиновых брюках и белой майке. На плече у него висело полотенце. Морда бандита была свежая и чисто выбритая.
— А, Зелек. Ну здравствуй, здравствуй, дорогой.
Шустов поднялся со стула, и они с Мазаем обнялись.
— Присаживайся, — с улыбкой сказал Мазай. — Не думал, что ты приедешь вовремя. На тебя это так не похоже.
«Попробовал бы я приехать к тебе не вовремя, чухонь белоглазая», подумал про себя Зелек Александрович. А вслух сказал, разбавив слова мягкой, братской улыбкой:
— Не мог же я заставить тебя ждать. У тебя небось и без меня дел полно.
— Да уж, — согласился Мазай. — Забот хватает. Чаю хочешь?
— Не откажусь.
Мазай снял с самовара чайник-заварник, разлил заварку по двум чашкам, затем по очереди наполнил их кипятком из самовара. Одну из чашек пододвинул к Шустову.
— Хороший ты человек, Шустов, — сказал он с ухмылкой. — Хоть и еврей.
Мазай сдернул с блюд салфетки. Под ними обнаружилось настоящее сдобное изобилие — баранки, коврижки, сладкие булочки с вишневым и яблочным вареньем, пряники и прочая «исконно русская», как выражался Мазай, снедь.
