— Я еще не встречался с Грязновым. После разговора с Костей позвонил ему, а его не было.
— А-а, ну понятно. Работает Грязнов, — улыбнулся Кротов. — А я только появился с дачи… да, впрочем, ладно, разговаривал я уже с ним. И Денис в курсе. Вячеслав Иванович с ним созванивался. Чего-то хотел проверить по нашим каналам. Так я понял.
— А что, частный сыск — большое подспорье генералу!.. Но вернемся к нашим баранам… Итак, если Жорж Аракелян, как ты утверждаешь, просто физически не успел бы сработать копию драгоценной вещицы, возникает вопрос: откуда она вообще могла появиться?
— Помнится, — сказал Кротов, закуривая новую сигарету и подавая огонек Турецкому, тоже решившему подымить, — лет пять-шесть назад в печати появились сообщения о том, что в Эрмитаже хранятся не подлинники, а копии, кстати, здорово выполненные, тех картин, что еще в тридцатых годах, практически почти за бесценок, были скуплены небезызвестным Армандом Хаммером. Не слышал?
— Да, сообщения появились, но быстренько и пропали, — согласился Турецкий. — У тебя есть на этот счет…
— Нашлись умные головы, — улыбнулся Кротов, — и прекратили измышления. Более того, в зарубежной печати немедленно кинулись опровергать сию провокационную информацию. Утверждали, что за всю историю расставание Эрмитажа со своими подлинниками носило единичный характер, что хорошо всем известно. Впрочем, время покажет, кто тут прав. Но я уверен, что Иосиф Виссарионович был хотя и злодей, но далеко не дурак.
— Ты на что это намекаешь, Алексей Петрович? — улыбнулся Турецкий.
— Совсем не на то, о чем ты сейчас подумал, — парировал тот. — В залог, скорее всего, была отдана подлинная диадема. Как и все остальные драгоценности. Хотя бы потому, что в России сегодня нет человека, подобного Сталину.
Турецкому были известны убеждения Кротова, хотя бы та их часть, которая касалась «жесткой руки», и он не стал спорить и обсуждать чужую точку зрения. Его интересовало сейчас совсем другое.
— Но ведь я своими глазами видел, в руках держал подделку! Да и эксперты не могли ошибиться.
— А они и не ошиблись, — ответил Кротов. — Ну догадался наконец?
— То есть что же? Выходит, что в Гохране или другом подобном месте рядом с настоящими драгоценностями, с подлинниками, не имеющими цены, припухают и подделки?
— Верно. Но практикуется это не только у нас.
— Тогда где же находится оригинальная диадема графа Демидова?
— Если навскидку? Ну, к примеру, у Жоржа Аракеляна. У бывшего бухгалтера Комара. В сейфе американского миллиардера. Наконец, в кармане одного известного тебе российского олигарха, бывшего толкового офицера из Афгана.
— Даже так?! Ты полагаешь, в столице-матушке?
— А почему бы и нет?
— В кармане господина Боярова? Я ведь правильно тебя понял?
— Не исключаю, тем более что его жена, Елена Юрьевна, прямой потомок тех самых графов Демидовых.
— А вот этого не знал…
— Так ее девичья фамилия Демидова. Она член Московского дворянского собрания.
— Они, кажется, проживают где-то поблизости от тебя? Тоже на Арбате?
— На Пречистенке, если быть точным. Небольшой симпатичный особняк этот когда-то принадлежал предкам Елены Юрьевны. Купили коммунальную развалюху, которая, как говорится, даже не охранялась государством, и сделали конфетку. И теперь можно вешать любую табличку, хоть золотую, — улыбаясь, рассказывал Кротов. — Пока расселял жильцов да возводил заново стены, многие Боярову советовали отказаться от этой затеи. Проще, конечно, соединить, к примеру, четыре квартиры в одну и заполучить себе целый этаж, этак по-американски. Но видимо, демидовская жилка Елены Юрьевны подвигла Николая Андреевича на строительный подвиг. Поинтересуйся как-нибудь, в самом деле замечательный особнячок.
— Действительно, любопытно.
— И главное — есть над чем поразмышлять.
— Послушай, может, не так уж глупа мысль, что господин Бояров, обивая, как ты говоришь, пороги американских финансистов, как раз и старался ради той самой демидовской диадемы?
— Отчего же глупа? — уклончиво заметил Кротов.
Турецкий выложил на стол фотографию. Алексей Петрович мельком глянул:
— Комар это. Валерий Михайлович.
— Ты его знаешь?
— Встречался в Штатах.
Турецкому было известно, что Кротов провел несколько месяцев в Нью-Йорке в связи с делом об отмывании российских денег в американских банках, но, зная скрытность товарища, предпочитал не задавать прямых вопросов, а делать как бы намеки. Кротов сам отвечал, когда считал нужным, либо отделывался шуткой. Вот и сейчас, чувствуя, что не настроен Алексей продолжать, Турецкий плеснул себе в рюмку коньяка и жестом предложил Кротову последовать его примеру.
— Понимаю, — хмыкнул Кротов. — Но сейчас можешь не стесняться. Задавай вопросы.
— Что-то изменилось? — поднял брови Турецкий.
— В некотором роде… Я подумал, что можно попытаться вернуть все-таки национальное достояние России.
— А не получится так: что с возу упало, то пропало?
— Тут особый случай. Драгоценности, как тебе известно, не едят. Их можно либо уничтожить, скажем, переплавить, или спрятать подальше. Первое не годится, поскольку все предметы имеют не только материальную, денежную, но и еще большую художественную ценность. Да и не уничтожения ради их, видимо, приобретали. А значит, их можно найти.
— Но ведь наши драгоценности представляют собой прежде всего залоговую ценность. Это значит, что они могут просто находиться в сейфе какого-то банка, откуда ты их никакими силами не выцарапаешь!
— Не думаю, — возразил Кротов. — По моим соображениям, большая часть может находиться в частных руках.
— Это сведения от председателя Гохрана? — Сарказм был, конечно, в данном случае неуместен, но Турецкий ничего не мог с собой поделать. — Или от министра финансов?
Кротов с улыбкой посмотрел на Турецкого и без всякого выражения произнес:
— В отличие от тебя, я не вхож в столь высокие сферы. Турецкому, честно говоря, уже стала надоедать эта игра в прятки, хождения вокруг да около.
— Я тебе вот что хочу сказать, Алексей Петрович. Я не буду из тебя ничего вытягивать, надеясь, что ты по старой дружбе сам расскажешь то, о чем посчитаешь нужным сказать. Ибо ради возвращения домой нашего национального достояния я и приехал к тебе.
— Чудак-человек! Я ж и не собираюсь ничего скрывать. Извини, если у тебя создалось такое впечатление. Здесь меня совсем иное заботит…
— Что же?
— Будут огромные трудности. Почти непреодолимые.
— Да уж не без того… — снисходительно заметил Турецкий.
— Но они возникнут совсем не с той стороны, с которой ты думаешь.
