— А протяжку делал?
— Нет, а зачем?
— То-то я чувствую, она руля не слушается. О, и тормоза западают!
— Как — западают?!
— Не тормозят! Видишь? — Грязнов жал на педаль сцепления.
Самохин вытаращил глаза:
— Осторожней! Она же новая!
А тут светофор переключился на красный. Но Грязнов успел проскочить перекресток перед самым носом у машин.
— Не уйдете, гады! — сцепил он зубы.
— Во, и руль заклинило!
— Как — заклинило?! Вы чего?! Куда?! Зачем?!
«Десятка» летела прямо в бок трамваю.
— Хана! — обреченно воскликнул Самохин.
— Кому хана? — возмутился Денис и сбросил скорость.
Он сделал небольшой круг по улицам и вернулся к агентству.
Потом они сидели в его кабинете, и Самоха непрерывно пил воду.
— Хорошая машина, — меланхолично сказал Грязнов. — С компьютером. — Он что-то усердно писал, мечтательно вскидывая иногда глаза на окно.
— Вы зачем это сделали? — почти простонал Самохин.
— Месть, — сказал Грязнов, — сладкая месть. Я мстительный, Самоха. Помнишь, как ты над моей «шестеркой» измывался? Мне обе фары пришлось заменить. А тебе — только штаны. А теперь сиди, спецназ хренов. А я к дядьке! На Петровку…
Грязнова-старшего над столом не было.
— Вячеслав Иванович, — робко позвал Денис. — Дядь Слава!
— А?
Дениса чуть кондрашка не хватила от окрика за спиной. Но когда он обернулся, то уже всерьез схватился за сердце.
Перед ним стоял инопланетянин. Но разговаривал голосом дяди:
— А? Как тебе?
На генерале был какой-то невообразимый шлем с толстенным стеклом, закрывающим глаза, черная одежда покрыта бляхами, отовсюду торчали кольца, антенны, шарниры, а вместо перчаток то ли ласты, то ли кактусы.
— Пистолет при тебе? — спросило чудище.
Денис вынул «макаров».
— Стреляй! — Инопланетянин выпятил бронированную грудь.
— У меня и патронов-то нету.
— Эх ты!.. — Инопланетянин грузно протопал к сейфу, достал пистолет, отдал Денису.
— Давай прямо сюда, — показал он кактусом на стекло шлема.
— Не-не, — попятился Денис. — Ты сначала сними!
— Стреляй!
— Тогда уж записку оставь: дескать, ухожу из жизни по собственному желанию.
— Бюрократ! — разозлился дядька. Он с трудом стянул шлем и упал в кресло, отдуваясь. — Новая форма для ОМОНа. Практически непробиваемая. Сотни испытаний. А ты…
— А я с заявлением, дядь Слав.
— Я ж говорю — бюрократ! — обрадовался Грязнов-старший. — Какое еще заявление? — Он попытался взять из рук Дениса бумагу, но ластами это было сделать невозможно.
Генерал стянул перчатки, вытер пот.
— Для зимы хорошо, тепло, — сказал он, надевая очки. Заявление он читал несколько раз с начала до конца, в перерывах между прочтением в очередной раз вскидывал на Дениса удивленные глаза. — Это что значит? спросил наконец.
— Заявление, — пожал плечами Грязнов-младший.
— «Друга убили, душа отлетела,
Помощи ждет очарованный странник.
Вот бы и мне…»,
— прочитал Грязнов-старший вслух.
— Да, — сказал Денис, потупясь.
— Так! — рубанул рукой Грязнов. — Чего надо?
— Там все сказано, впрочем, это штучка для интеллектуалов…
— Я тебе пошучу!
— Да ясно же, дядь Слав, хочу в милицию.
Грязнов задумался. Это выразилось в том, что он с остервенением стал срывать с себя защитную форму. А когда снял, сказал:
— Еще чемоданчик с деньгами на тебе висит, следствие не закончено, понял? Еще там могут оказаться твои пальчики, а форму я нашим ребятам возьму обязательно. Что, сильно задницу припекло? Вышел на след? Помощь нужна?
— Ага.
— Будет тебе помощь.
Денис взял со стола пистолет Грязнова и выпустил в лежащий рядом с ним шлем три пули.
Грязнов застыл.
— Смотри-ка, действительно, — сказал Денис, — непробиваемое!
Ксения обняла Антона. Приникла к его груди, сказала покаянно:
— Я только сейчас поняла, как я тебя люблю. Я так по тебе тосковала, бедный мой, несчастный, что я с тобой сделала?..
— Это я во всем виноват, я был слепцом, злым и жестоким негодяем. Это мое искупление…
— Что ты говоришь? Не говори так, ты меня просто сумасшедше любишь. Любовь все прощает…
— Но я убил человека. Друга!..
— Если бы ты не убил его, я бы сама его убила, а заодно и себя. Какая же я была дура, я хотела тебе отомстить. Вот и отомстила, только самой себе…
— Я все время думал о тебе. Каждый день, каждый час, все эти долгие годы!
— Любимый, ненаглядный мой!
— Стоп! Снято! — Вакасян повернулся к Успенской. — Ну как Люда?
— Надо бы второй дублик, — сказала Успенская.
— Актеры не расходятся, — крикнул Вакасян актрисе, играющей Ксению, и ее партнеру, играющему Антона. — Максим! Где Максим?
К режиссеру подошел… Кирилл Медведев.
Грязнов даже приподнялся на цыпочки.
Но нет, не Кирилл, просто очень похож. Все сценаристы, что ли, такие? Надо же, мистика какая-то.
— Макс, меня вот эта фраза корежит.
— Какая?
— «Это мое искупление». Перебор.
— Как раз я и старался, чтобы уйти от бытовухи и вывести на общечеловеческие ценности. Понимаешь, русское кино не может быть без духовки…
Варшавский возник возле Грязнова:
— А, здравствуйте, Денис, здравствуйте. Видите, снимаем, снова снимаем! Сценариста нашли — классного… Ну, конечно, не Кирилл, но тоже ничего, а, да?
Грязнов подошел к Успенской:
— Здравствуйте, Людмила Андреевна.
— А, явился не запылился. — Операторша задымила папироской. — Как там наш следственный эксперимент?
— Туго, пока ничего. Я вот давно хотел спросить, почему вы все время в перчатках.
— Миш, — обернулась к режиссеру Успенская, — почему посторонние на площадке?
Но Варшавский уже оттаскивал Грязнова в сторонку.
— Вы что, вы что?! Ее легче о возрасте спросить! Псориаз у нее, она жутко стесняется.
— Ясно, извините, — сказал Грязнов. — А Самулекин, это который?
