— Искренне думал, — кивнул Петров.
— Этот мудрый человек, по закону которого живет целая страна, продолжал Грязнов, — забыл прописную истину — деньги портят людей.
— Неправда, Холмс, — покачал головой старик. — Во-первых, наша страна не живет ни по какому закону. А во-вторых, людей портят только сами люди.
— Философия, — поморщился Грязнов.
— Как угодно.
— А что же, собственно, потом случилось? — повернулся к Петрову Грязнов.
— Вы случайно стихи не пишете? — повернулся к Грязнову Петров.
— Нет, что вы, — слишком активно возразил Денис. — С чего вы взяли?
— Гладко излагаете, — отвернулся к окну Петров.
Грязнов выдержал паузу и спросил о самом главном:
— Владлен Николаевич, зачем вы дали Кириллу эти пленки? Вы вспомнили свою емкую фразу, которая все объясняет в двух словах? — наклонился к Петрову Грязнов.
— Вспомнил. Она звучит по-латыни — sapien sat.
— А по-русски?
— Мудрому достаточно, Петр.
— Я немудрый, — признался Грязнов. — И я не Петр, а Денис.
Петров встал и пошел вдоль нескончаемого стеллажа с книгами.
— Они пришли ко мне… Почему ко мне? Я юрист. А их начали вызывать в прокуратуру. Почему-то там решили, что они нарочно обанкротились. Но дело даже не в прокуратуре. Они впервые пришли не все вместе, а поодиночке. Понимаете? Нет, вы не понимаете. Они поодиночке вообще не ходили. Никогда, никуда. А уж в беде… Не деньги их испортили — подозрительность. Они начали искать, кто их так страшно обманул. Кто же украл эти злосчастные деньги? И у каждого своя версия, а свести вместе никак не могут…
Грязнов делал пометки в блокноте.
— И я им предложил — носите с собой к следователю диктофон. Я считал, что, если они сведут свои показания вместе, они разберутся. Наверное, тогда это была безумная идея. А теперь оказалось…
— А теперь эта идея оказалась убийственной, — сказал Грязнов.
— Вы все-таки пишете стихи, — укоризненно сказал Петров.
— Да, я пишу стихи, — Грязнов тоже вскочил и зашагал по комнате, плохие стихи, потому что поэзия — это не гладкость речи, а бунт. Вот Медведь… э-э, Медведев был бунтарь. Но хотя бы скажите, за что его убили. Зачем вы дали ему эти кассеты? Зачем?
— Мой сын в тюрьме, — тихо сказал Петров.
— Вы считаете, несправедливо? Вы думали, Кирилл до чего-то докопается? Он ни до чего не докопался!
— Он написал только восемь серий, половину. Sapien sat.
— Господи, Владлен Николаевич, перестаньте вы, наконец! Ваши милые мудрецы троих убили! Троих! Они перегрызлись, как крысы, которых посадили в бочку!
— Хорошо вы сказали, — вдруг встрепенулся Петров. — Вы очень хорошо сказали — посадили.
— Я думал, это только поэты все намеками да намеками, я думал — юристы народ четких формулировок.
— Какой вам еще четкости — их кто-то посадил в эту бочку! Это все им кто-то подстроил.
— Никто! Никто им ничего не подстраивал, Владлен Николаевич, — сказал Грязнов жестко. — Их испортили деньги! Огромные деньги. Они просто перегрызли друг другу горло за эти деньги.
— Они обанкротились, откуда деньги?.. — опешил Петров.
— Они не обанкротились, Владлен Николаевич. Это было в самом деле незаконное банкротство. Месторождение «Северное» они купили. Только не за миллиард долларов, а за двадцать пять миллионов. А уж за сколько продали только им и известно.
— Это неправда… Этого не может быть…
— …Потому, что этого не может быть никогда, — усмехнулся Грязнов. А знаете, Петербургская академия наук вынесла это заключение по поводу жирафа. Академики никогда его не видели.
Петров сел, пустыми глазами уставился в огонь камина.
— Значит, Антон меня обманывал?
Грязнов не ответил.
— Значит, они страшно богаты?..
Обшарпанная дверь, обшарпанная лестница, скрежещущий лифт.
Грязнов брезгливо взялся за ручку двери, над которой было написано на бумажке от руки — «АОЗТ „Лорейн“».
В коридоре не было никакого охранника. Обыкновенная контора самого зачуханного ЖЭКа семидесятых.
Но жизнь тут кипела нешуточная. Носились по коридору пожилые женщины с бумагами, стучал телетайп, кто-то кричал по допотопному телефону:
— Двадцать семь вагонов из Дагестана!.. Куда они пошли?!.. А кто будет знать?!..
Грязнов ткнулся в обитую рваным дерматином дверь со стеклянной табличкой «Генеральный директор Г. Ю. Некрасова».
— Здравствуйте, мне бы к директору, — робко обратился он к тетке в толстенных очках.
— По какому вопросу?
— По личному.
— Галина Юрьевна занята. Подождете?
— Запросто. — Грязнов присел на скрипнувший стул. — Богато живете.
Секретарша зыркнула на него сквозь очки убийственно. Грязнов виновато улыбнулся.
Ему оставалось только разглядывать засиженные мухами стены и слушать телефонные переговоры секретарши.
— Да, приемная, слушаю. Какой район? А метраж? Нет, это слишком шикарно для нас. Мы хотим поменьше.
— Пятница — полный рабочий день…
— Мы рекламу не заказывали…
— Бумага кончилась, используйте оборотку…
— Да, двести двадцать метров. В районе Ленинского проспекта. Все удобства, подземный гараж… Пятнадцать метров — вполне достаточно. Можно и в Бутове… Хорошо, я передам ваш телефон…
— Переезжаете? — спросил Грязнов.
— Галина Юрьевна меняется.
«Странно, — подумал Денис. — Двести двадцать в районе Ленинского проспекта менять на пятнадцать метров, явно в коммуналке, очень странно. Впрочем, может, у этой богатейки несколько квартир…»
Из кабинета выскочил потный человек и, не попрощавшись, умчался, рассыпая документы из папки.
Секретарша заглянула в начальственную дверь.
— Галина Юрьевна. К вам посетитель. По личному. Как вас? — обернулась она к Денису.
— Грязнов. Агентство «Глория».
— Агентство «Глория»… — снова в дверь. — Заходите, — пригласила Грязнова.
Женщина, сидевшая за столом, вовсе не была похожа на Ксению, которая играла ее в кино. Жесткие губы, холеное, но некрасивое лицо, впрочем, не лишенное обаяния.
— Слушаю вас.
— Галина Юрьевна, я к вам вот по какому поводу…
Некрасова слушала Дениса рассеянно, то и дело отвечала на звонки, что-то писала в бумагах, только когда Денис рассказал об Антоне, подняла глаза:
