Никодимов едва заметно кивнул.
— Только жену и дочь не трогайте… — сказал он едва слышно. — Сделаю все, как прикажете.
— Слово офицера. Сейчас судьба ваших самых близких людей целиком в ваших руках. И ваша собственная судьба тоже. Потом, когда закончим прослушивание, мы к вам обязательно придем. И не заставляйте нас прибегать к экстраординарным мерам. Будет очень больно. Во сто крат больнее… Полчаса на размышления хватит?
Иван Степанович снова кивнул, вылез из машины, направился, не оглядываясь, к дому. Шел сам не свой, словно робот или лунатик, и когда кто-то из соседей его окликнул, он не отозвался, только махнул рукой и прошел дальше, к своему подъезду.
— Готов писатель… — подытожил Рощин. — Теперь давай, Гена, включай свое устройство… Наверняка он пойдет в ванную. Ты, кстати, микрофон там установил?
— Он еще и писатель? — спросил Гена, отлаживая свою аппаратуру.
— Присказка есть такая… — сказал Рощин. — У доминошников и шахматистов, когда выигрывают. Ну как, по-твоему, мой эксперимент удастся?
— А если он запрется и начнет орать в окно, чтоб люди сбежались?
— Все может быть… Но толку никакого. Придут менты, увидят, что никто ему не угрожает, вызовут бригаду из Ганнушкина, а те припишут ему какую-нибудь манию преследования и величия в одном флаконе… Да нет, я думаю, никуда он не денется!
— Ты так уже делал? — уважительно спросил Гена, прилаживая наушники.
— Приходилось. И не раз. Не всегда, правда, получалось. Это хорошо проходит с неврастениками и интеллигентными хлюпиками. Слишком много у них этих самых «непреходящих ценностей»… — Михаил усмехнулся. — Этими ценностями они сами себя загоняют в угол. Представь волка, который сам вокруг себя развесил красные флажки, через которые не может переступить: семья, дети, совесть, свобода… Поэтому они очень даже не свободны. Вроде этого Никодимова. Нет ничего проще, чем загнать его в угол, создать ситуацию, когда им становится жить тошно и невыносимо. Сейчас сам все увидишь.
— Вернее, услышу… Вот, вошел, дверь закрыл, пол заскрипел… Ага, теперь шум воды, кран открыл… Пьет, должно быть. Или таблетку запивает… А это он… сипит чего-то… жалуется, что ли? У него ж там дома никого нету?
— Ну-ка… — Рощин снял с Гены наушники, приложил к своему уху. — Это он так плачет, — пояснил он удовлетворенно. — Значит, недолго ждать осталось.
Они оба на какое-то время замолчали, не глядя друг на друга.
— Ну давай, милый, давай, чего тянуть… — негромко сказал Рощин, как если бы Никодимов мог его услышать. — Не заставляй нас ждать. Ты же порядочный человек… Слушай, это он там что делает, а?
И снова передал наушники Гене.
— Это бумага так шуршит под ручкой, — ответил тот. — Пишет чего-то.
— Я ж говорю, писатель… — хмыкнул Рощин. — Но посмотреть стоит, чего он там написал, как ты думаешь?
— Тебе виднее, — отозвался Гена. — Мое дело свои закладки убрать, когда все кончится.
Они ожидали еще несколько минут. Потом услышали, как снова зашумела вода. Гена решил, что это вода в ванной.
— Помыться, что ли, решил? — спросил он. — И чистое белье надеть?
Рощин не ответил. Он напряженно прислушивался к происходящему в квартире Никодимова. Послышался звук, похожий на падение стула. Вода продолжала шуметь.
— Черт… Что он там делает… Пошли, — решил Михаил. — Только быстро!
Они поднялись на лифте, подошли к двери квартиры Никодимова. Прислушались. Шум воды был едва слышен.
— Открывай… — негромко скомандовал Рощин.
Ключ к квартире Никодимова Гена подобрал еще раньше, когда устанавливал закладки, поэтому открыл сразу. Они быстро прошли в ванну, где вода уже перелилась через край и заливала пол, мешаясь с кровью лежавшего в ней Никодимова. Его голова бессильно лежала на бортике на резиновой подушке. Он стонал и мычал, протягивая руки к вошедшим.
— Чертова интеллигенция, даже покончить с собой толком не могут… — пробурчал Рощин. — Порядочные люди вешаются, чтоб не пришлось за ними убирать… Даже вены толком не может вскрыть… — Он кивнул на окровавленную опасную бритву, лежавшую на умывальнике. — Ты представляешь? Смотрел на себя в зеркало и резал. Хоть бы о соседях подумал и краны закрыл. А то зальет их. И сразу прибегут вместе с сантехником и участковым…
— Может, добить его, чтоб не мучился? — вполголоса предложил Гена, достав свой «Макаров». — А то стонет, аж мороз по коже.
— Ты что, совсем? — обернулся к нему Рощин, предварительно открыв пробку в ванной и прикрыв наконец краны. — Из своего ствола? Или, может, из моего? Чтоб потом вычислили, что его тут добивали и кто именно? Лучше утопи… Слабо? Не можешь, да? Тогда не теряй время, давай воду собирать, пока соседи снизу не прибежали. Чем позже хватятся, тем лучше…
Засучив рукава, они тщательно собирали воду тряпками, не обращая внимания на слабеющие стоны Никодимова, потом выжимали ее с кровью обратно в ванну, прямо на его тело.
Возле входной двери они наспех вытерли подошвы обуви, в кухне быстро вымыли руки, потом Гена снял свои закладки, и только потом Рощин осторожно, кончиками пальцев взял со стола предсмертную записку, оставленную Никодимовым, пробежал взглядом.
«В моей смерти прошу никого не винить. Сегодня я узнал о своем позоре, который запятнал мое имя и может запятнать мою семью. Простите все».
— Ну, чего он там пишет?
— Да все они пишут одно и то же. Из благородства никого не винят. Понимай как хочешь. Хотя мог бы и приписать, что его довели до самоубийства в этой чертовой «Глории»… Пошли, больше здесь делать нечего.
Они осторожно вышли из квартиры, заперли дверь, поднялись на два этажа и там вызвали лифт.
В машине Гена перевел дух.
— Фу-у… Значит, добровольное самоубийство — это и есть идеальное убийство?
— Да. Не совсем все получилось… — пробормотал Рощин, набирая номер на своем мобильном. — Ну да ладно, бывало и хуже. Но реже.
— Я слушаю, — донесся спокойный голос Колобова.
— Федор Андреевич, еще раз здравствуйте, это я, капитан Рощин.
— Говорил уже: свое звание можешь не напоминать. Все равно дать тебе майора не смогу. Даже мой босс не сможет. Так и останешься капитаном. Что нового? Никодимов в «Глории» был?
— Да…
— Разговор удалось записать?
— Обижаете…
— И как? Раскололся?
— Как на духу… — виновато сказал Рощин.
— Вы его хорошо подготовили?
— Да. Но они его вызвали по старому делу о взятках, он этого не ожидал, растерялся…
— Миша, ты здесь ни при чем, — заметил Колобов. — Где он сейчас?
— Отдыхает. И никого не принимает.
