Наташу сжигал стыд. Особенно при воспоминании о Вальке
Южакове. Какой она была дурой, как же она позволила так заморочить себе голову!
Дала себя завербовать, да-да, завербовать, никаким иным словом она не могла бы
назвать то, что сделал с ней Виктор Федорович Мащенко. Он работал на КГБ, это
яснее ясного, вербовал среди студентов тех, кто мог стать источником полезной
информации и помогать заблаговременно ставить на контроль идейно
неблагонадежных будущих кинодеятелей. Именно они, эти неблагонадежные,
впоследствии и оставались "свободными художниками". Их ниоткуда не
исключали, но никуда и не брали, а написанные ими сценарии ни при каких
условиях не могли попасть в редакционный портфель ни одного творческого объединения,
ни одной киностудии. Конечно, все это было прикрыто мифической доктриной
Даллеса по моральному разложению советского общества, и противостоять
выполнению такого плана - дело нужное и правильное, тут сомнений быть не может.
Только план-то составлялся когда? Сразу после войны, когда мораль еще была, и
было, что разлагать. В этой морали была воспитана и сама Наташа, понятия любви
к Родине, самоотверженной борьбы за скорейшее наступление коммунизма,
честности, добросовестности в делах по принципу "сначала общественное, а
только потом - личное", преданности интересам коллектива, взаимопомощи и
взаимовыручки, необходимости выполнять данные обещания были ключевыми во всей
ее недолгой пока жизни, и тогда, в середине семидесятых, она ни на секунду не
усомнилась в том, что этот же моральный стержень пронизывает все общество.
Теперь же, в начале восьмидесятых, она отчетливо видела, что никакой морали и
никакой идеологии на самом деле нет. То есть все это есть в партийных
документах и в громких словах, произносимых с высоких трибун, а в реальной
жизни ничего этого уже давно не осталось, все прогнило и рухнуло, и на месте
развалин слабым дымком вьется скрытое недовольство, осколками битого стекла
поблескивает ядовитый скепсис да пышным цветом цветут политические анекдоты и вполголоса
пересказываемые запрещенные книги. И бороться американцам не с чем. А Вальке
Южакову Наташа просто-напросто искалечила жизнь, ведь будучи исключенным из
комсомола, он вряд ли смог устроиться на какую-нибудь более или менее
интересную работу, разве что дворником или сантехником, а он такой талантливый…
Чувство стыда, сначала такое острое, с годами притупилось,
но окончательно так и не исчезло. А теперь, после газетных публикаций о
Казимере Прунскене, к нему прибавился еще и страх. А вдруг где-нибудь, в
каких-нибудь архивах есть Наташина фамилия как информатора? Конечно, в этих
архивах сотни тысяч фамилий, и совсем не обязательно, что волна скандала
поднимется именно вокруг имени Казанцевой-Вороновой, наверняка найдутся люди и
поинтереснее. Но есть и другой аспект проблемы: Виктор Федорович Мащенко. В его
личном архиве, в его памяти этих имен куда меньше, вероятно, всего пара
десятков. И не исключено, что ему для его личных целей понадобится выудить из
мутного стоячего пруда золотую рыбку, которая привлечет внимание и поможет
решить какую-нибудь проблему, например, политическую. Ведь неизвестно, чем он
сегодня занимается, к какому политическому течению примкнул и чьи интересы
отстаивает и защищает. Если у него есть контакты с телевидением (а они наверняка
есть), то он может оказаться втянутым в интриги вокруг рекламных дел. Эти
интриги не могли не затронуть и телекомпанию "Голос", и Наташа
прекрасно понимала, что если кто-нибудь захочет ее убрать, то выуженная из
глубин Мащенковского пруда рыбка окажется весьма кстати. К столу, так сказать,
с пылу-с жару…
Шел второй час ночи. Наташа дождалась, пока Иринка явится
домой с очередного романтического свидания, она не хотела откладывать разговор.
Сыновья давно видят пятнадцатый сон, Вадим тоже заснул - он очень рано встает,
в пять утра, чтобы к девяти быть на службе в учебном центре, поэтому вечером
может дотерпеть максимум до одиннадцати часов, потом засыпает мертвым сном.
Наташа погасила свет, взяла книжку и ушла в Иринкину комнату дожидаться
соседку. Дождалась. И едва та переступила порог, начала рассказывать. Нет, не
ошиблась она в своей девочке, ни разу на всем протяжении Наташиной исповеди на
лице у Ирины не мелькнуло даже тени презрения, отвращения или негодования.
Только внимание, сочувствие и готовность помочь.
Ирина
Все это казалось ей таким знакомым… Нет, совершенно
определенно, она тоже слышала эти слова о доктрине по разрушению самосознания
советских людей. Но где она их слышала? И показаться ей не могло, память Иру
пока ни разу не подвела.
- Не, Натулечка, твой профессор тебя не обманул,
доктрина не мифическая, - задумчиво проговорила Ира. - Я что-то такое слышала,
только не могу вспомнить, где и от кого. Сейчас, погоди минутку, я мысли
поворошу…
Взгляд ее остановился на вырезанных из газет публикациях,
которые Наташа выложила на стол. Ну конечно, она читала об этом в газете! И не
так уж трудно вспомнить, в какой именно, ведь Ира газеты вообще почти никогда
не читает, только если телевизионную программу посмотрит или материал о
чем-нибудь уж очень скандальном. Несколько дней назад Ира, возвращаясь домой
поздно вечером, купила у какой-то бабульки, торгующей возле метро, батон белого
хлеба и три пучка зелени - петрушка, укроп, зеленый лук. Зелень бабулька
завернула в газету. Дома девушка выложила пакет с витаминной травкой на стол в
кухне, вскипятила чайник и села выпить чайку с только что купленным хлебом,
намазанным вареньем. Газетный текст оказался прямо перед глазами, и Ира от
нечего делать бегала глазами по строчкам. Точно. Именно так все и было.
Она сорвалась с места и помчалась на кухню. Заглянув в
холодильник, убедилась, что пакет с остатками зелени все еще лежит внизу, в
овощном ящике, быстро переложила единственный оставшийся в живых пучок петрушки
в полиэтиленовый мешочек, расправила газетный лист, стряхнула с него комочки
земли. Вот она, статья под названием "…И предатели нашлись." Ох, как
круто завернули! Прямо уж и предатели! Но Наташка обязательно должна это
прочитать, и нечего ей стыдиться и волноваться, ведь она боролась с предателями,
а не с друзьями.
- Нашла, - радостно объявила Ира, входя в комнату с
газетой в руках. - Это "Литературная Россия" за 31 июля. Я ж помню,
что совсем недавно это читала. Здесь приводятся слова Даллеса, вот послушай, я
тебе прочитаю. "Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности
фальшивыми и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Мы найдем своих
единомышленников, своих союзников и помощников в самой России. Эпизод за
эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели
самого непокорного на земле народа, окончательного необратимого угасания его
самосознания." Каково, а? Тут еще дальше есть интересное:
"Литература, театры и кино - все будут изображать и прославлять самые
низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так
называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое
сознание культ секса, насилия, садизма, предательства - словом, всякой
безнравственности." Во дает! Так, что там дальше-то… А, вот еще:
"Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх
друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду
народов, прежде всего, вражду и ненависть к русскому народу - все это мы будем
ловко и незаметно культивировать. И лишь немногие, очень немногие будут
догадываться или даже понимать, что происходит." Ни фига себе! Выходит, в
КГБ не дураки сидели, раз поняли, что происходит.
