Он притянул ее к себе:
— Все будет хорошо, не волнуйся. — О Змееве он сейчас хотел говорить меньше всего. Здесь, на палубе корабля, окутанного туманом и окрашенного утром в золотистый цвет, он чувствовал себя эгоистом, но был счастлив, потому что знал — Валерия принадлежит ему. Безраздельно принадлежит. Он полюбил ее с первого взгляда и верил, что она очень скоро тоже его полюбит.
— Эдик, расскажи мне о себе, — попросила она.
— Что тебе рассказать?
— Все. Что-нибудь. Что хочешь.
— Хорошо. — Они действительно поженились, едва познакомившись. То есть он, как ему казалось, знал о ней все, а у нее теперь будет достаточно времени, чтобы узнать все о нем.
В шаге от них вежливо кашлянул стюард:
— Кофе? — Он стоял с подносом на вытянутых руках и неловко отводил взгляд.
Эдуард усадил Валерию за столик, официант разлил кофе по чашкам и удалился почему-то на цыпочках. Советский сервис — нечто абсурдно-несуразное, усмехнулся про себя Эдуард.
— Так о чем же тебе рассказать? Я замечательный… добрый, чуткий, нежный. А еще ужасно талантливый адвокат и твой муж. У меня есть замечательный дед, с которым я тебя обязательно познакомлю. Он, знаешь, такой аристократ пролетарского происхождения, писатель, полиглот, блестящий переводчик с немецкого и итальянского. Он живет в потрясающем по красоте месте. Там черный-черный лес, которого я ужасно боялся в детстве, на холме кладбище и старинная церковь, под холмом узенькая речка Сетунь, вся заросшая кустами и ракитами, а за зеленым забором — дачи издательства «Правда». И сейчас он наверняка сидит на веранде в плетеном кресле-качалке, обложившись книгами, и мечтает умереть в Италии.
— В пять часов утра? — чуть улыбнулась Валерия. — Мечтает умереть в Италии?!
— Ну, значит, еще не сидит, — поправился Эдуард, — еще спит, и ему снится Италия. А когда проснется, усядется в кресло и начнет мечтать.
— А родители?
— Они погибли, когда я был совсем маленьким. В какой-то археологической экспедиции в Туркмении.
— Извини, я не знала…
Она смутилась, но он был рад, что Валерия спросила. Его давно покойные отец и мать, которых он не знал, которых никогда не любил и о которых не жалел, потому что не знал, теперь оказали ему хорошую услугу — между ним и Валерией обнаружилось что-то общее.
— Давай не будем об этом. — Он улыбнулся. — Я, между прочим, тоже мечтаю об Италии. То есть умирать там я, конечно, не собираюсь. Но почему бы нам не заработать кучу денег и не махнуть куда-нибудь на маленький островок в Адриатике, а? Скажем, следующим летом. Когда мне было десять лет, я мечтал удрать на пароходе в Америку и поступить в школу ковбоев. Я даже сплел себе лассо из бельевых веревок и в ожидании удобного случая тренировался на подмосковных коровах. Только коровы были какие-то неправильные: одна так перепугалась, что удирала от меня галопом, упала в овраг и сломала ногу. Вообще-то я был совсем нестрашный: всего лишь старая дедова широкополая шляпа, платок из пионерского галстука на лице и штаны из двух волчьих шкур. Я их изготовил точно такие, как были на иллюстрации в какой-то книжке о ковбоях, а шкуры стащил у деда, он у меня охотник. Но корову пришлось зарезать, а деду заплатить за нее хозяевам. После чего он прочел мне целую лекцию о том, что Америка — дикая страна, Европа, а особенно Италия, куда как интересней, и ковбоем (то есть пастухом) быть, в сущности, очень скучно, а если мне хочется настоящих приключений, лучше заняться поисками кладов…
— С тех пор ты мечтаешь разбогатеть и — в Италию, да? А как ты познакомился с моим отцом?
— Ты же знаешь, я был его адвокатом.
— Знаю.
Она отставила чашку, так и не притронувшись к кофе. Наверняка ей хотелось об этом поговорить, но она и не подумала наседать с расспросами. И дело не в том, что она еще немного дичилась Эдуарда. Дело в том, что назойливое любопытство, даже если оно не праздное — не ее черта. Дело в том, что она была необыкновенной, словно с другой планеты или из другого времени. Она была именно такой, о которой он мечтал: гордой, немного холодной, умной, прекрасно образованной, уверенной в себе и никогда не выставлявшей напоказ свои чувства. Она была настоящей принцессой.
Дети коронованных особ, как ни крути, — принцы и принцессы, даже если у них нет прав престолонаследия. А Змеев, отец Валерии, был коронован по всем правилам. Владел и управлял территорией уж точно побольше какого-нибудь Лихтенштейна, имел двор и свиту, а то, что жители его королевства в большинстве своем не знали и даже не догадывались о существовании монарха, так это их сугубо личные проблемы.
Впрочем, о том, что Валерия — дочь своего отца, тоже знали немногие. У нее была другая фамилия и другое отчество. Отец никогда не приходил на ее детские утренники и не присутствовал на выпускном балу. Только один месяц в году, и то не каждый год, они проводили вместе где-нибудь в глухом уголке Северного Кавказа или на Рижском взморье. Но он воспитал ее. Воспитал по-настоящему свободным человеком, свободным от марксистско-ленинских идей и прочей мути, свободным от обывательского, мещанского крохоборства и страха, свободным волей и совестью. Таким человеком, о которых можно до хрипоты кричать с трибун, но каких на самом деле практически не существует в природе. Во всяком случае, в родной советской природе.
Возможно, Змеев и загубил в себе великий талант педагога. Но так уж сложилась судьба: вместо нового Сухомлинского, Макаренко явился миру вор в законе Змей.
Эдуард познакомился с ним полгода назад. Какие-то люди однажды вечером заглянули к Эдуарду домой и предложили работу. Все было очень чинно и вежливо. Ему сразу же выдали аванс. Причем никаких чемоданов с банкнотами, никакого золота-антиквариата — скромная тоненькая сберкнижка на предъявителя, и сумма на ней — две тысячи рублей. Еще три точно таких же серо-синих книжечки ему просто показали и даже дали чуть-чуть подержать в руках — гонорар, который будет выплачен по окончании работы.
Все это Эдуарду пришлось по вкусу: дело-то обычное, он уже не один раз защищал и рецидивистов, и воров в законе приходилось. Но с выплатой гонорара практически всегда возникали проблемы: то финский мебельный гарнитур предложат в качестве оплаты, то новенькие «Жигули», то лотерейный билет опять же с «Жигулями», как будто трудно уразуметь, что репутация адвоката, по крайней мере в глазах общественности, должна быть кристально чистой, зарабатывать ему положено максимум рублей триста в месяц со всеми гонорарами и премиями и жить соответственно зарплате.
Змеева обвиняли в организации убийства некоего Глазунова, именовавшего себя коллекционером, а по сути являвшегося ростовщиком и скупщиком краденого. Глазунов якобы стучал кому-то в МУРе и якобы благодаря ему в Москве была ликвидирована целая воровская организация. Естественно, его убили.
Отдавал на самом деле Змеев приказ о ликвидации Глазунова или не отдавал, Эдуард у него не спрашивал. Скорее всего, отдавал, но, во-первых, меньше знаешь, крепче спишь, а во-вторых, выстроить эффективную защиту можно было, вообще абстрагировавшись от совершенного преступления.
