Она приняла решение так стремительно, что даже не успела толком подумать, куда теперь поедет, знала только, что ей обязательно надо побыть одной, никого не видеть, ни с кем не говорить, ни с кем ничего не обсуждать, не пускать никого в душу ни с советом, ни с сочувствием… И вдруг ее осенило: она не поедет сегодня к родителям в Орехово, она знает, куда поедет, — в Игореву квартиру! Раз сняли арест с фирмы, значит, с квартиры и подавно. А не сняли — не имеет значения, сорвет бумажную ленту, означающую пломбировку, и пусть ей кто-нибудь попробует за это выговорить…
Она удивилась тому, как еще во дворе у нее трепыхнулось сердце — все-таки душа помнила это жилье, даже мечтала о нем…
Лена вошла в холл, поискала глазами охранника — почему-то его не оказалось на привычном рабочем месте. Однако вскоре она расслышала, как из-за перегородки, отделявшей стеклянную скворечню охранников, долетают мужские голоса — один был помоложе, другой принадлежал человеку постарше.
— Что-то ты мне все впариваешь, Федорович, — говорил молодой. — Ну мужика этого жалко, чего говорить. Был наш, офицер, стал вором в законе — судьба сломала, с кем угодно может быть. Ну а с этой-то, со свиристелкой его, чего ты носишься как с писаной торбой? Как будто дочка она тебе…
Лена хотела было уже, не дожидаясь охранника, проскользнуть к лифту, но неодолимое желание дослушать и понять, о чем толкуют эти невидимые люди, заставляло ее оставаться на месте.
— Дочка не дочка, а поставь-ка ты себя на ее место. Ведь ребенок еще, молоденькая совсем, жизнь только начинает, замуж собралась — а он раз, и погибает!
— Ну конечно, стану я теперь каждый раз на место какой-то засранки становиться! — возмутился молодой — Витек, поняла она наконец по голосу. — Этак меня и на самого себя не хватит! Да и вообще — какая тут любовь-то? Захотелось замуж за богатого — и все дела. Ну не вышло. Так это во всем так — когда выходит, а когда и мимо сада. У кого хочешь спроси…
— Дурак ты, — ответил Александр Федорович, — а не лечишься. — Это сказано было вроде бы и шутливо, но в сердцах.
Очень было похоже, что охранники говорят как раз о ней, и если бы это все происходило месяц назад, она бы, наверно, постаралась прошмыгнуть в квартиру незаметно, только и думая: «Боже, какой стыд! Не дай бог, решат, что я подслушиваю!» Но теперь что-то изменилось в ней. Она решительно подошла к конторке охранников, постучала костяшками пальцев по стеклу.
— Эй, вахта! Есть кто!
Тут же из-за перегородки выскочил как ошпаренный Александр Федорович.
— О, Леночка Романовна! Решили вернуться? Ну и молодец, и правильно! Все, можете спокойно подниматься, сегодня специально звонили из милиции, сказали, что арест снят. Я еще удивился — надо же, сами позвонили! Ну, думаю, наверно, новости какие-нибудь по Игорю…
Но она не ответила на его непроизнесенный вопрос, не стала ввязываться в разговор — не хотелось.
— Есть известия, — только и сказала она скупо. — Потом расскажу. А сейчас извините, устала очень…
В квартире все заросло пылью, витал какой-то нежилой дух. Она пошла из комнаты в комнату, раскрывая окна — пусть все проветрится. Вошла в его кабинет, в ту самую «сороковую комнату», постояла, вспоминая. Но разнюниться себе особо не давала. Просто сейчас чайку попьет, книжечку какую-нибудь почитает и в тишине поспит, отойдет от напряжения последних дней.
Но и этой простой ее мечте не суждено было осуществиться. Едва она, попив чаю, переоделась ко сну, как затрезвонил телефон — настойчиво, противно. Пришлось встать.
— Ленка, стерва! — услышала она женский голос, такой пьяный, что Лена не сразу даже поняла, что это Долли. — Что ж ты, сучка, меня одну в этой шарашке бросила?! А впрочем, ладно, — решительно остановила она сама себя. — Я чего звоню-то, подруга. Я ведь у тебя внизу, понимаешь? Поговорить мне с тобой надо, а эти сволочи, ну вахтеры эти ваши, меня не пускают. Они, видите ли, без согласия хозяев гостей пускать не могут. Вот холуи гребаные, скажи, а? — Тут Лене стало слышно, как Долли, видимо забыв про нее, вступила в препирательства с охранником. — Ну ты чего, Витек, в натуре! То глазки на меня пялишь, автограф просишь, а то как будто первый раз видишь! — И опять заговорила с ней: — Лен, ну скажи хоть ты этому уроду, я ему сейчас трубу передам…
— Хорошо, — сказала Лена, подумав, что в этой системе охраны есть, конечно, свои неудобства, но есть и огромные плюсы. Не захоти она сама, и фиг бы Долли к ней прошла. Сказала, услышав наконец голос Витька: — Витя, пропустите, пожалуйста, это действительно ко мне… Как зовут? Долли Ласарина. Да вы что, не видите, она же известная певица, звезда.
— Нам это все равно, — сказал Витя. — Наше дело — чтоб граница на замке.
— Спасибо, — сказала Лена. Но только она повесила трубку, как телефон зазвонил снова.
— Ленка, эти сволочи меня все равно не пускают! — прокричала Долли.
— Слушай, попридержи язык, а то ведь ты его только озлобляешь, охранника-то… Витя, пропустите, пожалуйста.
— Под вашу ответственность, Елена Романовна! — буркнул Витек. — А то вы сказали, что они Долли, а они по паспорту Дарья вовсе. А во-вторых, они пьяные, хоть и артистка. — Чувствовалось, что ситуация доставляет ему удовольствие, почему он и не спешит вешать трубку — ему нужны были свидетели его триумфа. — Проходите, гражданка, — сказал он громко, чтобы слышали они обе — и Лена, и Долли, и добавил, видимо глядя ей вслед: — Деревенская, что ли, как себя ведете.
— Ну зачем вы так, Витя! — мягко укорила его Лена.
— А пусть не выпендривается, — мстительно огрызнулся обычно добродушный Витек. — Не люблю я таких… барынь на вате… Думает, раз я обслуга, мне можно как хочешь хамить, а что сама — пробы ставить негде… — Спохватился. — Извините, Елена Романовна. — И повесил трубку.
Долли явилась в обличье для Лены неожиданном — это была все та же звезда, яркая, в дорогой шубе, сверкающая драгоценностями и в то же время какая-то вся пожухлая, с размазанной от слез тушью…
— Нет, главное, какая сволочь! — сказала она, едва переступив порог. — Он меня столько раз пускал, а теперь только что проституткой не обозвал… — Она бросила шубу в прихожей — именно бросила, даже не попыталась пристроить на вешалку, прошла на кухню, уселась как дома и, положив ногу на ногу, закурила. — Ты чего, правда, что ли, спать ложилась? — спросила она, показав сигаретой на Ленину ночнушку. — Не рада мне, что ли? Ладно, перетерпишь малость. Только дай мне чего-нибудь выпить… — А выпив, вернулась к начатой теме: — Все думают, что я б… Я что — виновата, что звездам положено иметь такой имидж? Я нормальная баба, нормальной ориентации. И хочу того же, что и все — чтоб мужика любить, чтоб, может, даже дети ползали… Хотя нет, про детей не уверена… Дети — бр-р… мороки много… Но я ж не виновата, что не вижу достойных мужиков… Был вот один, да и того… — Она вдруг заплакала. — Это все из-за тебя, из-за сучки паршивой.
Лена побледнела, встала у двери.
