— Это все говно, — сказал он вдруг. — Лично я «Оболонь» уважаю. Даже больше, чем чешское или там немецкое…
— Да ну его, немецкое! — показал свою осведомленность люмпен. — Оно горькое больно. Ну а насчет того, что «Оболонь» — самое лучшее, это ты того… загнул.
— Что загнул?
— Да оно ж хохлацкое, это пиво-то!.. Как оно может быть хорошим, если они нас всех, москалей то есть, ух как не любят! Мы им теперь как будто первые враги на деревне стали! А всё эти коммуняки, блин! Дружба народов, дружба народов! Вот она и пошла боком эта дружба. Не. Ты мне про эту «Оболонь» лучше не говори!
— Ну ты даешь! Я ж про пиво, а вовсе не про Кучму толкую!
— И я про пиво, — был непреклонен люмпен.
Тема оказалась неисчерпаемой, однако тут Алексей Петрович подумал, что пора уже, пора выруливать к его безалкогольной цели.
— Мужики, — сказал он, подталкивая к обоим еще по бутылке, — вы же тут частенько, наверно, стоите? Ну пиво-то пьете? Может, подсобите маленько.
— А чего ж не подсобить! — тут же откликнулся люмпен, снова незаметно подмигнув мордатому. Во всяком случае, ему самому казалось, что незаметно. Дескать, давай, выставим лоха как следует.
Но второй его не поддержал.
— Помочь, конечно, можно, но смотря в чем. Что-то личность у тебя какая-то подозрительная, дядя. Ты чего, опер, что ли?
Да-а, похоже, Алексей Петрович его недооценил. Мордатый-то он мордатый, а видно, уловил несоответствие между его не вполне естественным повышенным интересом к пиву и какой-то непонятной ему целенаправленностью.
— Да ну, какой я опер, вы чего, ребята! Просто братана я ищу, братан у меня пропал несколько дней назад — исчез, как его и не бывало. Ну понятно, тревожимся все: не плохое ли чего случилось. — Алексей Петрович снова оглянулся. Вроде бы дядька-пенсионер прислушивается к разговору. Или ему кажется? Пенсионер тут же демонстративно занялся коляской — он тряс ее одной рукой, не выпуская другой бутылку с пивом…
— Ну это дело серьезное, — согласился люмпен. — Сейчас многие пропадают. Раз — и нету. Он у тебя чем занимался-то?
— Братан-то? Да бизнесом. Типа купи-продай.
— Ах, би-изнесом! — так разочарованно протянул люмпен, как будто этот вымышленный брат занимался бог знает каким постыдным делом. — Может, он захапал себе все денежки из фирмы да и свалил куда-нито за рубеж.
— А чего вы его здесь-то ищете, почему? — спросил мордатый, вдруг назвав Алексея Петровича на «вы».
— А потому что он вроде как здесь пропал-то. Поехал с парашютом прыгать — это он всех предупредил. Сегодня, мол, еду на аэродром с парашютом…того… И пропал.
— А чегой-то он с парашютом? — заинтересовался люмпен, уже сам придвигая к себе очередную бутылку. — Чего это он?
— Да хобби у него такое. Их, этих бизнесменов нынешних, хрен поймешь. Не знают, куда деньги еще потратить, во сколько нахапали. Он вообще-то в десантных войсках служил, вот он сюда и ездил все время — молодость вспомнить…
— А-а, — сказал одобрительно мордатый. — Войска дяди Васи. — И показал Алексею Петровичу запястье, на котором были выколоты крылышки с парашютом и буквы «ВДВ». — Тогда понятно. Это у нас у всех слабость такая… Я вот специально сюда пиво хожу пить, здесь на парашюты посмотреть можно.
— Вот-вот, и братан мой такой же. Все с дружком таким же чокнутым ездил. Дружок у него, телеведущий. Ну этот, усатый, да вы его знаете, его все знают.
Мордатый даже тараньку свою на время оставил в покое.
— Когда, говоришь, он у тебя пропал?
— Да дней семь уж прошло…
— Да, бывает, — сказал мордатый неопределенно, хотя интерес его был явно неслучаен. — Нет, ничего мы про это не знаем, а стало быть, и помочь не можем. Правда? — Он толкнул в бок собиравшегося что-то сказать люмпена. Тот лишь кивнул, не глядя ни на Кротова, ни на мордатого.
И все. Как заколодило. Чего Алексей Петрович только ни делал. Но теперь даже пиво их не брало.
Кротов достал фотографию Разумовского.
— Вот он, братан мой. Видели, нет?
— А хер его знает… Мало ли их тут… — угрюмо сказал мордатый. А люмпен потянул фотографию к себе.
— Ну вроде видел… Ага, он точно с этим усатым с телевидения приезжал… Только они как бы врозь были. Усатый-то, он не прыгает, он летает. Самолет учится водить. А чего ему, бабки есть…
И все.
Только когда Алексею Петровичу надоело вливать в них пиво и они расставались, вконец закосевший люмпен сказал Кротову на ухо, повиснув на прощание у него на плече:
— Слушай, земеля, уходи ты лучше отсюда, покуда цел. Там, блин, ребята очень серьезные замешаны. Брату твоему все равно уже ничем не поможешь, а шею себе запросто свернешь тоже…
Больше ничего Алексею Петровичу выжать из собутыльников не удалось. Но как он понял со всей очевидностью, причиной смерти Разумовского был никакой не несчастный случай, а некие «серьезные ребята». Но почему же, в таком случае, дело было закрыто милицией и вообще, как бы узнать, о каких именно «серьезных ребятах» идет речь, кому понадобилось таким вот экзотическим способом убивать простого бизнесмена…
Кто-то осторожно тронул его сзади за локоть. Алексей Петрович оглянулся. Дедок с коляской. Настороженно зыркая по сторонам, он сказал ему одними губами:
— Я случайно слышал ваш разговор… Вообще-то, я зря, наверно, к вам лезу… у меня принцип такой: никогда не суйся не в свое дело… да и опасно ведь… кому ж охота… Знаете что, ничего я пока не скажу, дайте мне как-нибудь незаметно фотографию посмотреть. — Он толкал впереди себя коляску так, словно закрывал ее своим телом от какой-то опасности. — Давайте вон за те кусты, что ли, зайдем. Как будто отлить. Хорошо? Только вы как бы сами по себе, а я сам по себе.
Он отстал, как будто занимался проснувшимся мальцом, стоял какое-то время склонившись над коляской. Так что Алексею Петровичу пришлось какое-то время его там, за кустами, ждать. Едва поравнявшись с ним, пенсионер протянул руку за фотографией, вгляделся в нее.
— Да, это он… Я, знаете, был случайный свидетель. — Он вернул фотографию, словно она жгла ему руки. — Вот что я хочу вам сказать. Я сам видел, как этот человек, которого вы ищете, — он показал пальцем на тот карман, в который Алексей Петрович спрятал фотографию, — словом, я, может, последний, который видел его живым… Я, знаете ли, дед, меня часто выгоняют с коляской гулять — дыши, мол, воздухом сам и внука прогуливай. Нет, я внука люблю, но тут мне как бы выбора не оставляют, неприятно, знаете ли… Но, извините, не про меня речь. Ну вот, гуляешь, гуляешь и зайдешь, пока тепло, пивка попить… Знаете, считаю, что заслужил за долгую жизнь право хотя бы на это. — Алексей Петрович терпеливо ждал, когда он скажет то, из-за чего рискнул его догнать. И пенсионер, заметив наконец нетерпение на его лице, на этот раз решительнее, чем прежде, оборвал себя. — Извините. Так вот, неделю назад этот человек, которого вы ищете, видимо уже после прыжков, сидел в том кафе, около которого и вы, и я сейчас стояли. Мы многие сюда ходим как в театр — знаете, новые лица, москвичи, да среди них столько известных… Ходим посмотреть на них и многое, поверьте, замечаем. Так вот, москвичи, которые сюда приезжают, они всегда потом идут всей компанией в это кафе, как бы отмечают очередной прыжок или полет. У кого что… Как я понимаю, такая традиция… Так вот, в тот день этот человек, — он снова показал на карман, где лежала фотография, — он сидел один, и мне показалось, он ждал кого-то. А потом к нему подсели несколько человек… И знаете, мне не показалось, что он им был рад. Он, знаете, как среди волков среди них оказался… Он, наверно, был мужественный человек, он не испугался, нет, но стал очень напряжен… Я его еще пожалел мысленно, даже подумал: может, мне на всякий случай милицию вызвать? Может, тут ничего и не случится, но если что-то замышляется нехорошее — милиция наверняка это предотвратит. Но я уже сказал — у меня принцип, поэтому для такого шага мне надо было собраться с силами. — Он вдруг снова прервал себя: — А он вам правда брат, этот человек?
