— Да-да-да, — снова, как болванчик, закивал ему вслед заведующий складом.
Долго ехали молча. Рухнуло все очарование этого вечера, испарилось бесследно. «Нет, но какие сволочи! — думал он. — Правдами-неправдами хотят вовлечь меня в свое черное дело!» Но он им не дастся. Поддаться этой братии — значит стать их рабом. Даже если ты будешь на самом верху их воровской иерархии, все равно ты перестанешь быть самому себе хозяином. Он даже ударил в сердцах по баранке.
— Что с вами, Игорь Кириллович? — испуганно спросила Лена.
«Отвезу ее домой. Зачем ее-то втравливать в это дело… хотя она уже и так… Зря я ее с собой потащил… Правильно ведь говорится: меньше знаешь — лучше спишь…»
Лена осторожно тронула его за руку, пытаясь отвлечь от тревожных мыслей, вернуть его себе.
— А чего этот… Баранка… Он на вас наехал, да? ОМОН какой-то, машины…
— Какая Баранка? — не понял Игорь Кириллович.
— Ну Баран, если Баранка не нравится. Это у меня папа всегда так про кое-каких людей говорит. Когда папа сильно ругать не хочет такого, он не придурком, не идиотом обзывает, а говорит: это, мол, Баранка. Папа мой в людях хорошо разбирается, не то что я….
Ни к чему ей было сейчас об этом Игорю Кирилловичу рассказывать, но, вообще-то, от отца она знала много всяких ругательных слов, каких девушке и знать-то не положено: в лексиконе отца какой-нибудь там «пидор гнойный» был даже не ругательством, а так… упражнением для разминки языка перед большим брехаловом. Но, понятное дело, ни о чем об этом она говорить не стала — не дурочка же…
Леночка впервые не попадала домой ночевать вовремя и изо все сил надеялась, что сегодня — точно уже не попадет. Она все это время сидела, как мышка, рассчитывая спрятаться за тонированными стеклами машины, думая только об одном: господи, лишь бы ничего больше не переменилось в его настроении…
И вдруг, словно это заклинание дошло до него, Игорь Кириллович сказал, не глядя на нее, но явно успокаиваясь:
— Все, порядок, две машины, как мы и говорили, здесь разгружать не будем. Завтра прямо с утра пойдут на Сходню…
Это значило, что он не забыл о ее предложении, о ее плане развития фирмы. Но даже и это было сейчас для нее не важно. Важнее всего казалось то, что должно случиться, не может не случиться между ними дальше.
Мельком подумала о родителях, которые конечно же будут волноваться. Если получится — позвонит от Игоря… Кирилловича. А не получится, ну что ж делать… когда-то ведь все равно надо начинать взрослую жизнь, это неизбежно. Пусть отец с матерью привыкают…
Все, что происходило с Леной Извариной в тот вечер, было таким необычным, будто оно происходило вовсе не с нею, а с кем-то еще — может, с какой-то героиней из кино, только не с ней. И эти страшные бандюки, и добрая Кузьминична, и красивый, как принц, Игорь Кириллович… Уж он-то, по мере того как дальше и дальше отдалялось все случившееся на складе, становился все сказочнее и сказочнее и — главное — все заметнее, все сильнее тянулся к ней.
И дом его тоже оказался сказочно красивым, она такие видела только на картинках в глянцевых модных журналах. Огромный, высокий, украшенный причудливыми башенками, весь освещенный, как рождественская елка, он за своим высоким ажурным забором показался ей маленьким государством, самостоятельно существующим внутри того огромного государства, в котором по совпадению жила и она. Этот ажурный забор отгораживал не просто двор — вокруг дома непонятным образом разросся целый парк: между огромными, столетними, растущими какими-то барскими аллеями деревьями пролегали дорожки, выложенные разноцветными каменными плитками, темнели клумбы, на которых, по позднему осеннему времени, уже не было цветов…
Только тут обнаружилось, что идет первый легкий снежок, таявший на лету. И лишь на бордюрах клумб да на бровках дорожек он задерживался, превращаясь в тонкие белые линии, будто специально нарисованные архитектором, создателем этого необычного для столицы двора.
Подъехав к воротам ограды, Игорь Кириллович приоткрыл окно со своей стороны, выставил наружу руку с маленьким пультом, и створки ворот поехали, раздвинулись в разные стороны, пропуская машину внутрь.
— Сейчас машину только поставлю в гараж… — словно бы оправдываясь в чем-то, сказал он. — Гараж у нас тут, под домом, очень удобно. — И снова между ними будто электрический разряд проскочил. Оба они без всякого перевода поняли тот второй смысл, который стоял за этими словами: впереди у них дела поважнее, а вот приходится отвлекаться на машину…
И еще он потерял время — вместо того чтобы сразу подняться на свой этаж, зачем-то остановил лифт на первом. В вестибюле здесь, неподалеку от лифта, сидел за стеклянной конторкой мужик. Игорь Кириллович подвел к нему Лену.
— Знакомься, Федорович. Это Лена. Надеюсь, часто теперь будет у нас бывать. А то, глядишь, и поселится. — Он подмигнул Федоровичу, тот понимающе улыбнулся, а Лена зарделась. — Почта есть для меня?
Мужик за конторкой приподнялся и, протягивая Игорю Кирилловичу стопку больших и маленьких конвертов, представился ей:
— Александр Федорович. Здешний ворон.
Игорь Кириллович засмеялся.
— Какой ты ворон! — и пояснил Лене: — Федорович у нас начальник охраны! — Спросил у него: — Ты чего сегодня сам-то вышел?
— Да подменял Витька… Что-то там у него дома… Теща, что ли, приехала любимая…
— А! Ну это святое! — засмеялся Игорь Кириллович. Вообще теперь, когда все плохое было позади, он много смеялся.
Они было пошли к лифту, но охранник тут же крикнул им вслед:
— Э, молодые люди! А фамилия-то барышни как?
— У, бюрократ! Что, без фамилии уже нельзя?
— Лучше с фамилией. И нам и ей проще будет.
— Как у вас тут… строго, — сказала она, прижимаясь к нему в огромном зеркальном лифте, совсем не в том, в каком они поднимались из гаража.
— Это ты про охрану? Хорошие ребята, надежные. Бывшие гебешники, — сказал он, обнимая ее одной рукой.
Она украдкой посмотрела в одно из зеркал. Точно как в каком-нибудь заграничном журнале. Только она какая-то очень бледная… Кошка драная…
13
Ситуация была, если честно, странная: главный редактор газеты, вызвав Мишу Штернфельда для какого-то, как он сам сказал, очень важного разговора, уже минут пять ходил вокруг да около, не решаясь сказать, для чего именно он ему понадобился. Миша, давно известный как максималист, как человек непреклонных убеждений (он даже и внешне был похож на какого-то народовольца-туберкулезника: щеки запавшие, глаза светятся умом и иронией), вприщур смотрел на главного, с которым когда-то, по молодости лет, корешевал, делился самыми заветными мыслями. Да, изменился, изменился человек за эти годы. Когда-то они оба выдавали на-гора материалы о комсомольско-молодежных бригадах, о выполнениях и перевыполнениях, и тогда Сенька (в газете все за глаза звали главного Сенькой или Волыной — по фамилии Волынский) страдал вместе со всеми в курилке на тему: какие бы он выдавал забойные материалы, если бы не проклятая цензура, а сам между тем тайком писал прозу и хотел, чтобы его воспринимали как чеховского интеллигента. Для этого он даже и очки носил со шнурком на дужках — этот свисающий шнурочек создавал видимость, что на носу у него пенсне. Теперь же он лепил совсем другой образ — образ человека делового, обладающего коммерческой хваткой. Сейчас перед Мишей сидел не по сезону загоревший (на недельку смотался в Египет, поохотился в Красном море с аквалангом) целеустремленный деловой человек, на котором ни пенсне, ни очков и в помине не было (интересно, а на самом-то деле нужны они были ему раньше или у него в оправе стояли простые, без диоптрий стекла? Ну что ж, новые времена, новый и имидж).
