— А с Сукном, с сукой этой, ты все же поаккуратнее. Если он под тебя мину подведет, тут и мне, как ты понимаешь, мало не покажется. Ты извини, я тебе как друг, можно сказать… или как брат, понял? Или ты что думаешь, мне мое кресло не дороже твоего гребаного бизнеса?
— Чего-то я не понял, — остановил его Игорь Кириллович. — Вы это насчет моих фур? Уже отказываетесь, что ли?
— Ну ты на меня хвост-то не поднимай, — отпрянув от него, гордо выпрямился Гуськов. — Ты не забывай, кто ты и кто я! Я, батенька, генерал-лейтенант, а ты говно. Это я тебе по-дружески! — И снова потянулся с объятиями.
Игорь Кириллович подыграл ему, припал к жесткой, украшенной наградами и ведомственными значками груди.
— Не отказываю я тебе, балда, — горячо шептал на ухо генерал, обдавая коньячным духом, — а хочу, чтобы ты того, понял: иной раз и выждать надо…
Трогательное расставание двух захмелевших компаньонов по сыску и бизнесу и запечатлел Мастерила на свою дорогую камеру с мощным «зумом». Но Мастерила был не профессионал, и оттого каждый раз, когда он нажимал на спуск, камера сверкала неотключенной вспышкой.
Гранту сразу вспомнился Афган. Не поняв, что это сверкнуло — не то бинокль, не то прицел, не то еще что — и мгновенно зафиксировав машину — желтый старый «жигуль», номер отсюда было, конечно, не разглядеть, Игорь Кириллович машинально шагнул в сторону, за Гуськова, чтобы прикрыться им. «Убёг некрасив, зато здоровью полезен», — говаривал один его старшина-сибиряк.
А увидев новую вспышку, он понял с некоторым облегчением, что в желтом «жигуленке» не киллер со снайперкой, а фотосоглядатай, мать его, папарацци!
Но когда он выезжал из двора министерства, «жигуленка», понятное дело, на прежнем месте уже не было…
11
Суконцеву ужасно не хотелось покидать кабинет начальника. И не в том даже было дело, что Гусь выпихивал его так грубо, давая понять, что у него есть более важные дела, чем общение со столь никчемным замом, как он, Семен Суконцев. Семен Михайлович считал, что вправе узнать, зачем пожаловал к шефу пресловутый Грант.
Нет, ну где это видано, чтобы большой милицейский начальник, генерал-лейтенант, вот так якшался с каким-то там осведомителем, стукачом?! Стукач он и есть стукач, мелкая пешка, шестерка, пария — а тут нате вам… Тут явно у шефа либо какие-то свои, отдельные от него дела, либо Грант приполз просить насчет чего-то, а шеф, пройдоха известный, хочет слупить с него как следует, и чтобы он, Суконцев, при этом ничего бы не знал. Не больно-то, конечно, красиво, вот он сам, например, всегда с начальством делится… Но если все так, то насчет чего может просить этот хваленый Грант?! Только насчет своих гребаных фур! И если по поводу личных дел шефа Семен Михайлович был более или менее спокоен — на то он и шеф, в конце-то концов, чтобы иметь свою львиную долю в любой добыче, то насчет фур ему очень хотелось бы знать как можно больше. Во всяком случае, выведать, что может произойти дальше, ему было просто необходимо. Поскольку лично он, генерал-майор милиции Суконцев, был весьма заинтересован в том, чтобы в процесс растаможивания этих фур никто бы не вмешивался до самого его окончания. Ведь если все пойдет так, как он, Суконцев, задумал, он как хорошим шахматным ходом возьмет на прицел сразу две цели: спасет дурака сына и разом по-настоящему разбогатеет. А если повезет — при этом еще и угробит главного Толикова конкурента и своего врага Игоря Разумовского.
К Разумовскому у Семена Михайловича был свой счет, начатый, ясное дело, вовсе не тогда, когда Толик проходил у него стажировку, и даже не тогда, когда они с Толиком открыли свой (он должен был бы сказать: Толиков, но чего уж греха таить) — свой, на двоих, магазин мебели. А что, собственно, в этом предосудительного? Закон запрещает ему, должностному лицу, участвовать в бизнесе? Может, оно и так. Но ведь не запрещает тот же закон Гусю доить… и в хвост и в гриву того же Гранта? Сколько Разумовский уже шефу денег переплатил — страшное дело, уж Гусь, бедный, похоже, не знает, что с ними делать. Но ладно, кто их считает-то, чужие деньги. Платит и платит. Но скажите, господа хорошие, почему в таком случае ему, Суконцеву, нельзя хоть как-то равняться на своего шефа, тем более что будет он вовсе не доить бизнесмена, то бишь родного сына, а по справедливости получать с него за оказанную помощь? Вот исходя из этого, он Толику и помогал. Сначала пристроил к Гранту — какой тот ни стукач, а научил парня кое-чему, а потом и связи свои на таможне задействовал. Не зря, не зря потом кое-кто говорил, что они с сыном приватизировали небольшой кусок границы. Невелики в конечном счете траты, зато выгода — ого-го какая!..
Но это все потом, а когда только начиналось, когда Толик открыл первый свой магазин, Суконцев, сам по природе человек скуповатый, надоумил сына обмыть это дело в ресторане, и Толик сделал заказ. Не так чтобы много всего — всегда же потом все на столах остается, аж сердце кровью обливается: когда унесешь, а когда и не получится, какая радость халдеев-то кормить! — не так чтобы много, но все, что полагается: коньячок, икорка, рыбка, туда-сюда. Немного-то вроде и немного, а все равно страшно по-ресторанному дорого. Но разве ж Гусю так угодишь? Привык с просителями иметь дело — те, конечно, за копейкой не стоят, угощение ему устраивают царское, выставляют все, что он, скотина бессовестная, ни пожелает…
Ну и тут он, Гусь-то, посмотрел на стол и вроде как даже оскорбился: бедно. И давай сам все по новой заказывать. И пошло-поехало: тут и устрицы, и омар ему зачем-то понадобился, и осетрина по-монастырски, и коньяк, видите ли, не тот заказали — ему подавай его любимый «Хеннеси». Дозаказывался до того, что Толик, дурачок, увидев потом счет, чуть в обморок не рухнул. Официант стоит над душой, а Толик смотрит в счет и ни бе ни ме — словно язык у него отнялся. Семену Михайловичу сынка бы выручить, поддержать, а он чего-то по природной своей жадности замешкался, понадеялся, что кто-то другой, как всегда, возьмет счет на себя, что все обойдется. А официант стоит ждет. И тут Толик, дурачок — ну правильно же говорится: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, — чуть не плача возьми да ляпни:
— Может, мы того… Может, скинемся?
— Это как? — не понял совсем уже осоловевший Гусь. Потыкал вилкой своего омара и зачем-то загасил об него сигарету.
— Ну так, — промямлил Толик, держа перед собой счет. — Вроде как вы мне в долг…
Гусь с любопытством посмотрел на него, на его расстроенное лицо, на пухлые, как у папаши, губы, отодвинул от себя омара — не понравилось, как воняет окурок. Сказал:
— Фу… обожрался. — И протянул руку за счетом. — В складчину, говоришь? А ну дай-ка сюда, бизнесмен…
Обрадовавшийся Толик с готовностью протянул ему листок. Гуськов взял счет и, даже не заглянув в него, сказал, обращаясь к Суконцеву, который до этого безуспешно делал сыну какие-то предостерегающие знаки:
— Ты что же, Семен, так плохо с подрастающим поколением работаешь? — И, не дожидаясь ответа, вдруг смачно харкнул на счет и со всего маха шлепнул его на лоб помертвевшего новоиспеченного бизнесмена. — Складчина так складчина, кто ж возражает? — Повернулся в пьяном кураже к столу: — Пошли, ребята, догуливать на свои, нас здесь не поняли!
