Дело было рискованное, но приносило неплохие доходы. Сева умело делил барыши, не обижая себя, но и не обделяя сообщников. Вскоре денежный поток, текущий в карманы приятелей, превратился в мощный финансовый водопад.
Был и еще один вариант получения товара. Водитель автокара, везущего багаж иностранных пассажиров от самолета в здание аэропорта, притормаживал возле чахлых кустов, его напарник молниеносным движением руки скидывал в них пару буржуйских чемоданов, и машина ехала дальше. Содержимое их опять же поступало на реализацию к Севе. Выручка делилась. Но от этого способа в дальнейшем пришлось отказаться, поскольку водители, напирая на повышенную опасность их части работы, обнаглели и стали требовать чуть ли не всю прибыль себе. Вскоре до Бакатина дошли слухи, что одного из их цепочки взяли в крупном универмаге, когда тот попытался продать женские туфли милиционеру в штатском. Пойманный за руку делец начал сдавать всех, кого знал, и молодые люди испытали несколько неприятных моментов. Они временно залегли на дно и каждый день с содроганием в душе ждали визита непрошеных гостей. Но в тот раз все обошлось благополучно, приятелей никто не побеспокоил, хотя Бакатин искренне недоумевал, не понимая, как такое могло случиться.
Сначала Валентин был предельно осторожен. Попросту говоря, он трясся каждый раз, идя на дело. Но постепенно шальные заработки и полная безнаказанность вскружили голову. Бакатин стал швыряться деньгами, носить дорогую одежду и даже подумывал о покупке автомобиля, но Парфенов отговорил его от этого шага, пригрозив лишить доли в совместном предприятии.
Валентин вновь ощущал себя королем, чувствовал незыблемую уверенность в себе и своих силах и был убежден в собственном всемогуществе. Проводил каждый вечер в ресторанах в компании сомнительных приятелей и девиц, перестал появляться в институте, а отметки за зачеты и экзамены выменивал на кубинский ром и французскую косметику.
Предусмотрительный и расчетливый Парфенов не раз предупреждал друга о возможных последствиях, но тот только отмахивался от ненужных ему советов и размахивал в воздухе красной корочкой райкома комсомола.
Но однажды произошла катастрофа. В валютном магазине Бакатина, расплачивающегося долларами за японский транзисторный приемник, окружили какието люди, заломили руки, надели наручники и отвезли в отделение милиции.
Там молодой и индифферентный следователь с блеклыми рыбьими глазами бесцветным голосом пообещал засадить его на много-много лет за незаконные операции с валютой и спекуляцию. Он долго и монотонно рассказывал Бакатину о всех прелестях, ожидавших того в дальнейшем, запугивал, угрожал, уговаривал сознаться во всем. Валентин молчал. Но вовсе не из-за чувства порядочности, не позволяющего продать друга. Просто на Бакатина напал какой-то животный ужас, в голове помутилось. Он не понимал смысла вопросов, физически не мог говорить и даже свалился в обморок.
Удостоверение комсомольского работника, изъятое у Валентина вместе с остальными личными вещами, не произвело никакого впечатления на работников органов правопорядка, и запуганный, трясущийся Бакатин, пребывавший на грани помешательства, провел бессонную ночь на каменном полу тюремной камеры. Он даже не мог представить, что случится с ним дальше, и почти был готов к самоубийству. Мысленно он уже прощался с беззаботной жизнью, предвкушал позор, ногтями царапал в отчаянии кирпичную стену своей темницы, скулил, и по его небритым щекам текли крупные мутные слезы.
С утра молодой лейтенант снова проводил Валентина в кабинет следователя. Теперь Бакатин был готов рассказать все, надеясь на послабление в наказании за чистосердечное признание. Но следователь, мрачно улыбаясь одной стороной рта, вернул молодому человеку его вещи, дал расписаться на какой-то бумаге и… отпустил на волю.
Во дворе Бакатина встретил жизнерадостный Сева.
— Ну что, Валька, предупреждал я тебя? — спросил он, глубоко затягиваясь сигаретой и засовывая пачку «Мальборо» в карман роскошного вельветового пиджака.
— Что теперь будет? — прошептал посеревший от страха и переживаний Валентин.
— А что будет? Умнее, надеюсь, станешь.
— Со мной что теперь будет? Почему меня отпустили? За мной будут следить?
— Вот параноик! — расхохотался Парфенов. — Успокойся, все в ажуре. Я обо всем договорился.
— Но как? — прохрипел ошеломленный Бакатин.
— Люди гибнут за металл, — оперным голосом пропел Сева. — Заплатил я им очень много денег. Ты себе даже представить не можешь, насколько много.
— С-с-спасибо, друг. — Валентин был готов ползать на коленях перед своим спасителем. — Век не забуду. Я тебе отдам все до копейки, да я по гроб жизни тебе обязан…
— Молчи, — резко перебил его Парфенов. — И запомни: денег мне твоих не надо, не нуждаюсь. Но, возможно, придет день, и я от тебя потребую одну услугу в счет оплаты долга. Договорились?
И Бакатин часто закивал, демонстрируя полную готовность выполнить все, что прикажет его лучший друг.
21
— Знаете, что такое одиночество? — сказал Мишин Денису Грязнову.
— Ну… в вашем случае это, наверно, страх, — предположил Денис.
Мишин отрицательно покачал головой.
— Я уже устал бояться. Нет. Настоящее одиночество? Это когда вы всю ночь говорите сами с собой, и вас не понимают… Я потерял сам себя. Пора возвращаться.
Николай Мишин оказался первым человеком, решительно опознавшим портрет убийцы Бакатина. Это был Всеволод Парфенов по прозвищу Князь Монако. С некоторым, впрочем, сомнением это подтвердила и Людмила Романова. Она, в частности, сообщила, что мужчина на портрете чертами лица похож на того двадцатилетнего парня, в которого она была некогда влюблена и который давно уже исчез из ее жизни. Еще Парфенова мог бы опознать покойный Груздь, пожалуй, он да Мишин — только два человека, не считая также покойного авторитета Маркиза, в последние годы знали о редких визитах Парфенова в Москву и были тому свидетелями.
Лада стояла в Шереметьеве у стойки, за которой должна была начаться регистрация на ее рейс. Когда Денис отлучился за минеральной водой, у нее в кармане ожил мобильный телефон. Лада не хотела сейчас ни с кем разговаривать, но, глянув на определитель номера, увидела, что это звонит высокое начальство — Кэт Вильсон. Вздохнула и включила клавишу «talk». Впрочем, не пожалела, хорошо знакомый голос мигом ее взбодрил:
— Лада, детка, я очень виновата перед тобой…
Лада ушам своим не поверила, ничего подобного ей прежде слышать не приходилось.
— Кэт, ты… здорова?!
— К сожалению. Лучше бы эти сволочи на меня напали!
— Ничего не понимаю.
— Это все этот мерзавец Чак!
— Да о чем ты говоришь?!
— Чак стучал обо всем, что у нас происходит, русским мафиозо — лично Барсу, то есть Сванидзе. А уж тот кому — одному богу известно… Но мы взяли гада за задницу, я лично из него все дерьмо выбью!
