Вдова твердой походкой подошла к могиле, зачерпнула горсть земли с протянутой ей могильщиком лопаты и кинула на гроб. При этом газовый шарфик очень кинематографично выскользнул у нее из рук и плавно опустился в могилу.
— Примите мои соболезнования, — подлизался к ней один могильщик.
Она молча покивала, указала рукой в сторону Груздя и медленно пошла прочь. Груздь с Мишиным повторили ее действия, то есть взяли по горсти земли и бросили на гроб. Груздь развернул бумажник, достал из него купюру и сунул соболезнующему рабочему. Тот взял ее, не в силах удержать радостной улыбки, сунул себе в карман рубашки и победоносно глянул на своего напарника.
Все потихоньку начали расходиться.
«Самое время познакомиться с вдовой», — подумал Денис и направился прямиком к ней.
2
— Вы поедете с нами? — поинтересовалась вдова.
— Куда? — не понял Денис.
— Домой. На поминки.
— О, мне очень лестно, что вы меня приглашаете, но мне как-то неудобно.
— Помилуйте, на поминки разве приглашают. На поминки люди приходят без приглашения, совершенно чужие, незнакомые. Это просто дань уважения покойнику.
— Но я никого не знаю…
— Бог мой, какие формальности. Не знаете, так узнаете. Так едете?
Отпираться было бесполезно. Ломаться, как девочка, поеду — не поеду, было не тактично. Отказать сейчас, после стольких уговоров, означало проявить полнейшее бескультурье. Пришлось согласиться.
Денис ехал в своем «форде», зажатый между двух черных «мерседесов», словно под конвоем, и злился сам на себя: «Ну почему бы мне не отказаться сразу? Надо было сказать, что у меня очень важные дела. А я, как дурак, как пятнадцатилетняя девочка — ой, а мне неудобно, а я никого не знаю… Вот черт!»
… Квартирка была шикарная.
«Офигеть», — так и подумал Денис. Если бы его не проводили, он заблудился бы в комнатах.
Потолки высокие, мебель шикарная, декоративные вазы на полу, картины известных художников на стенах.
«Эту картину я вроде знаю, — подумал Грязнов. — Моне, кажется».
К нему подошла вдова.
— Любуетесь Моне?
— Да. Хорошая копия.
— Это подлинник.
Денис проглотил и это.
— Цените искусство?
— Искусство ценят все. И я не исключение.
— Не скажите. А хотите, я покажу вам одну комнату, там собраны у нас многие произведения искусства. Это наша с Валей гордость.
— Если вам не трудно, — пожал плечами Денис.
— Нет, не трудно. Раз я сама предложила. И меня это как-то отвлечет.
Они прошли прямо по коридору мимо Груздя, который проводил их подозрительным взглядом, и завернули в очередную просторную комнату. Вот тут-то уж Денису точно показалось, что он попал в музей.
— Это мой любимый антикварный шкаф, — показала она на небольшой шкафчик, весь резной, на его створках с двух сторон лукаво улыбался сам черт. — Ему триста лет.
На стенах висели картины в изящных позолоченных рамках.
— Это — Моне. Это — Ренуар. Это — Дега. Это — Федотов, — будничным голосом перечисляла она. — А это — часы знаменитого мастера Буре.
Денис качал головой. Ему и правда было все это интересно, но он не понимал, что сейчас происходит, зачем она показывает практически незнакомому человеку свою антикварную коллекцию, ведь это, кажется, не самый подходящий момент — поминки. Ведь у нее горе.
— А это тоже антиквариат? — спросил Денис, указывая на шкафчик со стеклянными створками.
Там, в этом шкафчике, стояло множество фарфоровых статуэток.
— Ах, это?.. Нет, это не антиквариат. Это коллекция моего мужа, — она сразу стала печальной. — Это очень дорогой фарфор. Валя собирал статуэтки — персонажи итальянского театра. Ну, знаете, Коломбина, Арлекино, Панталлоне.
— Да, да… Очень забавно, — он тут же осекся, слово «забавно» показалось ему неуместным в данной ситуации.
Но она, кажется, не обратила на это никакого внимания. Она повернула ключ в створке и открыла шкафчик, достала оттуда какую-то белую фигурку и подала ее Денису.
— А с этим персонажем комедии Валя всегда себя отождествлял.
На Дениса взглянули печальные нарисованные глаза статуэтки с большой зеленоватой слезой на правой щеке.
— С Пьеро? — удивился Денис.
— Да.
— Но почему же? Он разве был несчастлив?
— А почему вы думаете, что Пьеро был несчастлив?
— Ну как же, печальный клоун…
— Вот вы сами все и сказали.
— Не понимаю…
— Главное — не то, что снаружи, а то, что внутри, понимаете? Душа, суть.
Она взяла у Дениса статуэтку и поставила на место. «Ну, конечно, — подумал Грязнов. — Пьеро. Может быть, скорее Карабас-Барабас? Душа! Суть! Конечно, извечные метания всех бандитов, думающих, что у них чистая, страдающая душа! Не смотрите, что я такой с виду, в душе я — сущий Пьеро. Тошно уже от этих рефлексий и слюней».
— Ну что же, Денис, пойдемте. Там, наверно, все уже расселись.
— Да, конечно, идемте. Только я попросил бы вас выделить мне место где-нибудь с самого края. А то мне, знаете, пораньше уйти нужно.
«А этот Бакатин — изрядный эстет. Статуэтки всякие, картины, антиквариат. Итальянскую комедию ценит. Может быть, он Пьеро в этом смысле? Как ценитель изящных искусств?»
Они пришли в гостиную, где был поставлен огромный стол, ломившийся от всяческих яств. Дениса усадили с самого края. Вдова села во главе стола.
В общем, если не считать многочисленных изысков кухни, поминки были самые обыкновенные. Та же кутья, те же блины с медом. Так же у стола стоял пустой стул, а перед ним тарелка и стакан с водкой, накрытый черным хлебом.
Этот обычай Денис никогда не понимал. Ему казалось дикостью вера в то, что душа умершего человека сидит вместе со всеми за столом и слушает, что о ней говорят ее родные и близкие. А если это и так на самом деле, то не кощунственно ли ставить перед горемычной душой пустую тарелку и стакан водки с черным хлебом. Однако этот вопрос такой глубокий, уходящий своими корнями, наверно, в самые древние обряды и поверья, что спорить на эту тему людям, совершенно не разбирающимся в этой проблеме, просто глупо, считал Денис и никогда и ни с кем не заводил разговор на эту тему.
Какая-то дама бальзаковского возраста, сидевшая рядом с Денисом, принялась активно его обхаживать:
— Молодой человек, вам этого салатика?
— Спасибо, я сам.
— Да вы же не дотянетесь. А я вам рекомендую вон тот. Очень вкусный, Майе он особенно удается.
