Гриша прошел турникеты, перешагнул через валявшегося поперек дороги пьяного, а может быть, мертвого (кому какое дело?) нищего и очутился на подземной станции Таймс-сквер.
Америка — страна абсолютно ничего не значащих улыбок. Только что приехавший сюда русский всегда клюет на эту удочку, ему кажется, что все здесь такие доброжелательные, все рады вас видеть и все рады вам помочь. Но на самом деле американцам плевать на вас, они не ждут никакого другого ответа на свой формальный вопрос «Как дела?» кроме как «Отлично! Все в порядке!». И очень сильно удивятся, если вы скажете совсем не то, что от вас ждут, короче, расскажете, как у вас дела на самом деле. Потому что, даже если вы лежите на смертном одре и уже чувствуете холодное дыхание загробного мира на своем лице, вы обязаны будете, как китайский болванчик, покачать головой какому-нибудь «американскому другу», пришедшему проводить вас в последний путь, и синеющими губами елееле прошептать: «Все о’кей!»
Улыбка сидит на лице американца как приклеенная. Но только не в сабвее. Там жизнь совсем иная. Там — царство бедности и нищеты. А значит, и радоваться особенно нечему.
Гриша, вглядываясь в лица пассажиров в нью-йоркском метро, уже давно пришел к выводу: бедность — безобразна, богатство — изящно, восхитительно.
В метро — сплошь некрасивые, даже уродливые физиономии, как на подбор. Низенькие, кривоногие пуэрториканки, раскрашенные, словно чучела; неуклюжие китайцы с плоскими лицами; дряхлые евреи со слезящимися глазами; неопрятно одетые негры со зверскими или же, наоборот, жалкими физиономиями. Даже молодые люди, ездящие в нью-йоркском метро, некрасивы. Молодость, которая сама по себе прекрасна, здесь непостижимым образом обретает отвратительные черты. Здесь разгуливает пьяная, обкуренная и напичканная всякой гадостью агрессивная молодость.
Зато в центре, в Манхэттене, на Пятой авеню этих людей не встретишь. По Пятой авеню вдоль витрин шикарных магазинов толпами ходят только красивые люди. Они изысканны, грациозны, богато одеты, они улыбаются обворожительными улыбками, не стесняясь показывать ровные белоснежные зубы. Манекены в витринах кажутся их собственным отражением. Они блистательны! Это вам не нью-йоркский сабвей.
Гриша огляделся. Он искал глазами своего босса. Народу было не так уж много. Да и среди всего этого сброда легко было отыскать одетого в элегантный бежевый костюм Бакатина. Он стоял на платформе спиной к Грише и разговаривал с каким-то высоким, тоже очень прилично одетым моложавым мужчиной. Гриша посмотрел на него с неудовольствием, такие люди, по мнению Гриши, отлично подходили под характеристику «хлыщ и пижон».
«Да, все равно ничего не услышать», — Гриша махнул рукой и отвернулся.
Стоял какой-то непрекращающийся гул. Гриша еще раз с отвращением окинул взглядом подземную станцию. К слову говоря, у него слезы готовы были навернуться на глаза, когда он вспомнил московское метро. Да! Вот это метро так метро, наверняка лучшее во всем мире. Просто музей! Не станции, а сказочные дворцы. Стены из мрамора, люстры, как в театре. И даже люди поприятнее, чем здесь. Тут могут ограбить, зарезать, столкнуть под поезд. И никто не вступится, потому что каждому дорога своя собственная шкура. А на другого наплевать. Здесь волей-неволей с опаской вглядываешься в лица, напряженно вспоминая, не их ли ты видел вчера по телевизору в вечерних новостях, в рубрике «Их разыскивает полиция».
«О! Вот он, символ нью-йоркского сабвея», — подумал Гриша, глядя на опухшего от пьянства негра, одетого в какие-то лохмотья, из-под которых высовывались его босые, в струпьях, ноги. Он храпел, пуская пузыри, на скамье, а вокруг валялись пустые банки из-под пива.
— Эй, ты! — услышал Гриша где-то рядом с собой.
Он повернулся. Рядом с ним стоял хлипкий пуэрто-риканский подросток с наглым выражением лица. В его руках была пустая жестяная банка. «Сейчас попрошайничать станет, — пронеслось у Гриши в голове. — Какого черта я здесь стою, надо уже идти обратно».
— Мужик, ты гомик? Хочешь клиента подыщу? — Глаза подростка горели озорством, а челюсть двигалась, гоняя во рту жвачку.
— Ну-ка, свали отсюда, недоносок гребаный, — проговорил Гриша так зловеще, как умеют только отмотавшие на зоне не меньше десятка лет. Причем проговорил это на чисто русском языке.
Но по выражению лица пуэрто-риканского ребенка можно было подумать, что он понял все и каждое слово в отдельности. Незнакомый язык, тон, каким все было сказано, зверский вид и Гришина физиономия сделали свое дело. Подросток слегка попятился.
— Ша! — для пущего эффекта выкрикнул Гриша, делая пальцы козой.
Подросток припустился бежать. «Ну а теперь пора отсюда сваливать самому, пока это милое дитя не привело своих многочисленных старших братьев, их друзей и друзей их друзей», — подумал Гриша.
Милое дитя, убегая, кричало что-то угрожающее Грише, но что именно — он так и не смог разобрать из-за гула приближающегося поезда.
Зато Гриша увидел другое. Человек, разговаривающий с Бакатиным, приобнял его, будто для прощания, усмехнулся и… и…
Не может быть?!
…легонько толкнул его. Бакатин нелепо замахал руками, пытаясь сохранить равновесие, но не удержался и упал… Прямо под наезжающий поезд.
Человек пять охнули одновременно. Какая-то негритянка пронзительно закричала, закрывая лицо руками. Дико завизжали тормоза поезда.
Гриша не знал, что ему делать. В первое мгновение он ринулся к своему боссу, вернее, к тому месту, где Бакатин только что стоял, но на полпути остановился и в замешательстве застыл на какое-то время. Трудно было сказать, что именно остановило Гришу, то ли вид крови, которой он боялся, то ли сознание того, что он уже ничем не поможет, ничего не сможет предпринять…
Мимо него пробежала негритянка с воплем:
— Полиция! Кто-нибудь, вызовите полицию!
Только тогда Гриша более или менее пришел в себя. Он стал искать глазами того «хлыща», но его и след простыл. В голове Гриши вихрем проносились мысли: «Кто это был? Что мне говорить в полиции? Убийство?! Описать им этого подонка? Черт! Я не хочу закончить свои дни вот так же, под колесами поезда, или с простреленной башкой. Или рассказать? Кто меня видел? Ни Бакатин, ни этот пижон понятия не имели, что я за ними наблюдаю. А вдруг это просто несчастный случай? Вдруг тот, второй, просто по-дружески, по-приятельски хлопнул Бакатина по спине, и все. И не думал, что Бакатин не удержится и упадет, а потом испугался и убежал. Может такое быть? Вполне, — уговаривал себя Гриша, — вполне такое может быть… Да что я мелю?! Черта с два он по-дружески его похлопал. Друзья не хлопают так, чтобы человек свалился под поезд! Да и рожа у него такая была, что, видно, все подстроил, гад! Только вот с полицией встречаться в очередной раз не хочется. Стоп! Гришаня, друг, возьми себя в руки! Народу-то много! Кто-то ведь обязательно увидел, что его толкнули. Ладно, останусь на некоторое время, прощупаю почву. Только спокойно, главное — спокойствие».
Он подошел к толстой пуэрториканке с бигудями на голове («Боже мой! У нее на голове бигуди! В Москве бы ее, наверно, милиция из метро вывела!»), вытирающей слезы несвежим носовым платком и спросил:
