Ладно, перейдем к третьему варианту, самому неприятному.
Допустим, взрыв организовали сотрудники МВД. Эти люди убрали Гургенидзе и
попытались уничтожить Дронго в автомобиле Джибладзе, поскольку абсолютно не
заинтересованы в объективном расследовании. Что ж, тогда тем более нужно
выяснить, кому и зачем понадобилась смерть генерала Гургенидзе.
И, наконец, есть последний вариант. Четвертый. Взрыв
организовали внешние силы. Но их так много, что размышлять об этом – все равно
что гадать на кофейной гуще. Над четвертым вариантом придется поработать более
детально и для этого прежде всего встретиться с людьми, которые могли знать о
последних днях и часах генерала Гургенидзе.
Внизу послышались чьи-то голоса.
«Надеюсь, это пришли не меня убивать, – несколько
меланхолично подумал Дронго. – Обидно, что у меня нет даже перочинного
ножичка».
Глава 8
Он прислушался к голосам. Кто-то посторонний разговаривал с
Мерабом, но уловил и голос дежурившего в доме сотрудника. Дронго решил
спуститься вниз.
На первом этаже, помимо Мераба и охранника, стояли двое
мужчин. Один из них старался всучить сверток с продуктами хозяину дома, чем,
видимо, вызвал его недовольство. Было понятно, что Мераб что-то выговаривает
гостю на грузинском. Должно быть, несмотря на очевидные продовольственные
трудности, объяснял, что может обойтись собственными силами.
Заметив спускающегося Дронго, мужчина шагнул к нему и
коротко поздоровался.
– Мы привезли вам посылку от Нодара, – сообщил он,
протягивая ему небольшую картонную коробку.
Дронго кивнул, взяв ее, но решил открыть у себя в комнате.
– С нами приехала госпожа Мегрилишвили, – продолжил
сотрудник Министерства безопасности. – Если разрешите, мы пригласим ее в дом.
– Конечно, – согласился Дронго. – Надеюсь, хозяин позволит
нам устроиться в соседней комнате.
– Сидите где хотите, – отозвался Мераб. – Я скоро ужин
приготовлю. Через несколько минут.
Вернувшись к себе наверх, Дронго осторожно открыл коробку. В
ней лежал завернутый в промасленную бумагу пистолет Макарова. Хорошо смазанный
и с одной запасной обоймой. Дронго подумал, что теперь будет чувствовать себя
гораздо увереннее. Оставив коробку в незапертой тумбочке, он спустился в
гостиную, где теперь рядом с одним из сотрудников Нодара стояла молодая
женщина, одетая в военную офицерскую форму. У нее была короткая мальчишеская
стрижка, мелкие черты лица, карие глаза, узкие губы. Увидев вошедшего Дронго,
она замерла, словно ожидая приказа старшего по званию.
– Здравствуйте, – кивнул ей Дронго, – очень рад вас видеть,
госпожа Мегрилишвили.
– Спасибо, – чуть улыбнулась она, – вы, очевидно, тот самый
эксперт, о котором мне говорили? Я была в гостях, но меня нашли и попросили
срочно приехать. Я слышала о взрыве у здания нашего министерства, но не думала,
что меня позовут из-за этого. – По-русски женщина говорила почти без акцента.
– Не только из-за этого, – отозвался Дронго. – Давайте
перейдем в соседнюю комнату и поговорим. На сколько я могу задержать мою
гостью? – обратился он к сопровождающему ее сотруднику Министерства
безопасности.
– Мне приказали привести ее к вам и ждать, пока вы не
закончите разговора, – доложил офицер.
– Значит, меня можно оставить здесь хоть до утра, – невесело
усмехнулась женщина. – Трудно быть военным переводчиком в наше сложное время.
Они прошли в соседнюю комнату, где стоял большой темный
рояль, немного пожелтевший от времени. Сели на низкий диван у стены.
– Как мне к вам обращаться? – поинтересовался Дронго. – По
фамилии слишком официально, а по имени – фамильярно.
– Конечно, по имени, – улыбнулась она, – меня все зовут
Лилией.
– Меня обычно называют Дронго, – произнес он привычную
фразу.
– Знаю, – откликнулась она. – Мне сообщили, что меня ждет
эксперт с таким странным именем.
– И, очевидно, сказали, что я провожу расследование
неожиданной смерти генерала Гургенидзе, с которым вы недавно вернулись из
поездки в Вашингтон?
– Да, сообщили. Вообще-то мне сказали, что вы американский
эксперт. Но я слышала про Дронго достаточно много, если вы тот самый известный
Дронго.
– Тот самый, – проворчал он и предложил: – Давайте перейдем
на английский. Возможно, нас здесь слушают. Вы должны знать английский
достаточно хорошо, если были официальным переводчиком грузинской делегации.
– Надеюсь, что знаю, – ответила она, тут же переходя на
английский. – Мои родители работали в Канаде, в торгпредстве еще в советское
время. Я училась там в местной школе. Потом мы переехали в Австралию. Для меня
английский такой же родной, как русский и грузинский.
– Я обратил внимание на ваш русский. Вы говорите без
характерного грузинского акцента. И ваш английский тоже абсолютно безупречен.
Как родной язык.
– У меня должны быть четыре родных языка, – призналась
молодая женщина. – По отцу я грузинка, а по матери – еврейка. Мы вернулись в
Тбилиси после неожиданной смерти моей мамы в 94-м году. Она погибла в
Мельбурне. Мне тогда было семнадцать. Я не могла оставить отца одного, а он
хотел вернуться в Грузию. Отец получил инвалидность и считал, что будет лучше,
если мы переедем в Тбилиси.
– Он получил инвалидность, а ваша мать погибла, – повторил
Дронго, – что случилось с ними в Австралии? Извините, если я задал бестактный
вопрос.
– Попали в автомобильную катастрофу, – нахмурилась Лилия, –
в них врезался грузовик. Мать погибла сразу, а отец стал инвалидом. Его
отправили в Москву, на пенсию. У нас в Москве есть квартира, но отец решил, что
будет лучше, если мы переедем в Грузию. Мы сдаем свою квартиру в Москве и на
эти деньги живем вот уже около семи лет. Я закончила институт иностранных
языков и пошла работать военным переводчиком.
– Ваш отец жив?
– Да. Я живу с ним.
– Он не считает, что ошибся, вернувшись в Грузию? Поменяв
жизнь в спокойной Москве на достаточно сложную в Тбилиси?
– Нет, – убежденно ответила Лилия. – Надо знать моего отца.
Он гордится тем, что его дочь служит в армии. Папа оформил грузинское
гражданство для нас обоих, чтобы я могла служить в нашей армии.
Дронго подумал, что завидует таким людям, сумевшим найти
себя в сложных условиях существования новых независимых государств. Как же надо
верить в перспективу развития своей страны, чтобы быть таким оптимистом! И
вдруг спохватился: «Получается, что я пессимист? Потому что я не верю в
нормальное существование отдельных частей распавшегося государства, которое
раньше называлось Советским Союзом. И слишком долго, слишком больно переживаю
его распад. Хотя, наверное, все правильно. Кто-то мне говорил, что в римских
провинциях острее чувствовали распад некогда великой империи, чем в самом Риме.
Последние двести лет императорами там были выходцы из провинций. В отличие от
римлян, превратившихся в циников и эгоистов, потерявших веру в богов и
собственные идеалы, провинциалы продолжали жить идеей великой империи. Может, и
я такой же провинциал, переживший распад моей империи?
