— До свидания! — ничего больше не сказав ему, закричал злой
Клычков, усаживаясь в автомобиль. Он с силой закрыл дверь. — Ненормальная
жадность, — пробормотал он.
— По-моему, он прав, — вздохнул Дронго, — если мы не
добьемся успеха сегодня ночью, завтра нам уже штурмовое оружие вообще не
понадобится. В этом смысле нам нужно было согласиться на деловое предложение
этого мистера.
— Страна торговцев и дураков, — убежденно сказал Клычков, —
они все тут такие, ничего святого нет. Сумеем мы вернуться — и он купит оружие
у нас, не сумеем — значит наше оружие продадут другие.
— Приятная перспектива, — усмехнулся Дронго, — скоро будет
светать. Мы успеем доехать за два часа?
— Должны успеть, — посмотрел на часы Клык, — и еще около
часа нужно, чтобы все подготовить на месте.
Они ехали в машине молча, почти не разговаривая. В первом
автомобиле сидели Клык и Дронго, словно взаимное несчастье объединило их, во
втором — Нестор и Цапля.
Они уже подъезжали к Хартфорду, когда Дронго спросил:
— Как ты думаешь, женщины там?
— Думаю, да, — сквозь зубы ответил Клычков.
— Им можно доверять, — спросил Дронго, имея в виду людей
Рябого, — они не будут трогать женщин?
Клычков, сжав зубы, молчал. Дронго почувствовал, как
начинает вибрировать правая щека, что случалось во время сильных волнений. «И
почему только Лона приехала из Сиэтла? — с запоздалым сожалением подумал он. —
Почему я позвонил этой Барбаре, как я мог так ошибиться? Это ведь было
элементарно. Бандиты проверили мои телефонные разговоры и выяснили, где живет
Барбара. А там взяли и Лону».
— Скоро будем, — прервал его мрачные размышления Клычков.
— Будем настоящими мужчинами, — закрыв глаза, прошептал
Дронго.
— Что ты сказал? — спросил не понявший его реплики Клычков.
— Расул Гамзатов сказал, что драться нужно в двух случаях —
за любимую женщину и за Родину. Во всех остальных случаях дерутся только
петухи.
— Смешно, — подумав, сказал Клык.
— Да нет, не очень. Поэт прав.
— Ты, наверно, коммунистом был? — спросил у Дронго его
товарищ по несчастью.
— Почему был?
— Ах ты идейный, — недовольно сказал Клычков, всматриваясь в
темноту, — что такого великого сделали ваши ублюдки-коммунисты? Жрали, пили,
срали и просрали всю страну И не говори мне про Родину. Моя Родина для меня
здесь, в Бостоне. Это я сам и моя Катька. И больше никто. И за то, что у нас с
тобой отняли баб наших, мы сейчас едем туда. Едем, чтобы убить Рябого и вернуть
наших баб. Вот тебе моя философия.
Дронго молчал. Спорить как-то не хотелось.
— У меня ведь баб много было, — продолжал вдруг, неизвестно
почему, Клычков, — разных баб, хотя больше все стервы попадались, дешевки,
лярвы. А вот настоящей среди них никогда не встречал. И вот встретил свою
Катьку в Новгороде. Знаешь, она на меня посмотрела, и я решил — все, завязал.
Никогда больше на дело не пойду. Почувствовал в себе что-то.
Он снова замолчал. Дронго, поняв его состояние, молчал.
— Думаешь, какая любовь большая, а? — сквозь зубы спросил
Клычков. — Да не было никакой любви. Это пока я трезвый был, я все о ее душе
думал, а как напился… — Он снова замолчал и вдруг с небывалым ожесточением
сказал: — Все мы говно одно. Все до единого. И ты такой же, если с нами
связался. — Он снова замолчал и продолжал: — В общем, напился я в тот день. А
как только напился, так всю эту дурь любовную из моей головы и вышибло. А
Катька вечером одна возвращаться должна была. Она студенткой была. И что ты
думаешь я сделал?
Бывают случаи, когда нужно не прерывать монолога своего
собеседника. Это лучший способ поддержать беседу, в которой обязательно должны
участвовать двое.
— Я ведь к ней полез, — продолжал Клычков, — виделись мы
всего два раза, а я к ней полез. Понимаешь?
Фары идущего за ними большого джипа освещали их лица.
— Напился я в тот день и ждал ее в парке. А она даже не
знала, что я там буду. Веселая такая шла. Увидела меня, подбежала, обняла. И
что ты думаешь я сделал?
Молчание было тяжелым, словно в кабине автомобиля начал
работать пресс, нагнетающий давление.
— Я ее изнасиловал. Понимаешь, какой я сука, взял и трахнул
свою единственную женщину, о которой всегда мечтал. Которая со мной,
рецидивистом, вором в законе, встречаться решила. Она ведь такая доверчивая
была. А я ее в кусты, платье разорвал и даже ударил.
Дронго смотрел перед собой. Клычков скрипнул зубами.
— Она даже не кричала. Только сначала сопротивлялась, а
потом затихла и лишь когда… в общем она ведь девушкой была… когда я ее в первый
раз… закричала. И все. А я, скотина, животное, поднялся, довольный такой, и,
даже на нее не посмотрев, пошел снова пить с корешами. Получил, что хотел, и
ушел. Если разобраться, все мы, мужики, немного сволочи. Получаем от бабы все,
что нужно, и презираем ее, как только кончим.
Он сглотнул накопившуюся у него во рту слюну и продолжал:
— А утром меня забрали. Оказывается, на наши крики пришел
какой-то прохожий, отвез Катьку в милицию, а потом подняли весь город, чтобы
меня найти. А чего меня искать? Я ведь даже не помнил точно, что было. Меня на
квартире прямо тепленького и взяли. Привезли в милицию. Я, как только Катьку
увидел, разорванную, губы в крови, под глазом синяк, так и бросился к ней.
«Кто, — спрашиваю, — тебя посмел так изуродовать? Не жить больше этому
человеку!» А она смотрит на меня и мелко так дрожит, дрожит и молчит. И тут
сержант, рядом со мной стоявший, меня так больно ногой ударил и, насмехаясь,
говорит:
«Конец тебе пришел, Клык, залетел ты на этот раз крепко. За
изнасилование студентки дадут тебе, рецидивисту, вору, имеющему шесть
судимостей, „вышку“, и никакой архангел тебя больше не спасет».
— Ты извини, — сказал он вдруг, обращаясь к Дронго, — сам
чувствую, что иногда на лагерный жаргон сбиваюсь. У меня ведь высшее
образование имеется.
Он достал сигареты, чиркнул зажигалкой и снова продолжал:
— Я как только понял, что это я сделал, так с горя чуть
голову себе не разбил. Она в углу сидит, и приехавший прокурор уже протокол
готовит. А я про «вышку» совсем даже не думаю. Только на нее смотрю, и страшно
мне — ведь любил ее по-настоящему. Тут ее мать приехала, бросилась сразу ко
мне, все лицо исполосовала и кричит, так кричит, словно по душе лезвием водят:
«Говорила я тебе, Катька, не водись ты с этим бандитом, говорила».
И милиционеры рядом гогочут и бьют меня в бок, больно бьют.
«Кончился ты, Клычков, навсегда, обломали твой клычок». И
мать кричит так страшно. Прокурор, уже улыбаясь, спрашивает меня:
