ВТОРОЕ ВИДЕНИЕ ДОСТОЕВСКОГО (по тексту романа «Братья Карамазовы», глава «Великий инквизитор»)
«…Он появился тихо, незаметно…
В Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во славу Божию в стране ежедневно горели костры и в великолепных аутодафе сжигали злых еретиков…
Он снисходит на стогны южного города…
[где] в присутствии короля, двора, рыцарей, кардиналов и прелестнейших придворных дам, при многочисленном населении всей Севильи, была сожжена кардиналом Великим инквизитором разом почти целая сотня еретиков.
ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР. Ad majorem gloriam Dei!
[11]
Великий инквизитор простирает перст свой, и взгляд его сверкает зловещим огнем; это девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искра, блеск. Он в великолепных кардинальских одеждах.
ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР. Ad majorem gloriam Dei!..
А Он появился… и проходит между людей в том самом образе человеческом, в котором ходил три года между людьми пятнадцать веков назад…
И все… узнают Его.
Он молча проходит среди их с тихою улыбкой бесконечного сострадания.
Солнце любви горит в Его сердце, лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей Его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною любовью…
Он простирает к ним руки, благословляет их, и от прикосновения к Нему, даже к одеждам Его, исходит целящая сила.
Вот из толпы восклицает старик, слепой с детских лет: «Господи, исцели меня, да и я Тебя узрю!»…
и вот как бы чешуя сходит с глаз его, и слепой видит Его…
Народ плачет и целует землю, по которой идет Он.
Дети бросают перед Ним цветы и поют Ему «Осанна!».
«Это Он, это сам Он», — повторяют все…
Он останавливается на паперти Севильского собора в ту самую минуту, когда во храм с плачем вносят детский открытый белый гробик: в нем семилетняя девочка. Мертвый ребенок лежит весь в цветах.
«Он воскресит твое дитя!» — кричат из толпы плачущей матери.
Вышедший навстречу гробу соборный патер смотрит в недоумении и хмурит брови.
Но вот раздается вопль матери умершего ребенка. Она повергается к ногам Его: «Если это Ты, то воскреси дитя мое!» — простирая к Нему руки.
Процессия останавливается, гробик опускают на паперть…
…в эту минуту вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал Великий инквизитор… Он не в великолепных кардинальских своих одеждах, в каких красовался перед народом, когда сжигали врагов римской веры, — нет, в эту минуту он лишь в старой и грубой монашеской рясе своей. За ним в известном расстоянии следуют мрачные помощники рабы его и «священная» стража. Инквизитор останавливается перед толпой и наблюдает издали [как]…
…гробик опускают на паперть к ногам Его. Он глядит с состраданием, и уста Его тихо произносят: «Талифа куми» — «и восста девица».
И — девочка поднимается в гробе, садится и смотрит, улыбаясь, удивленными раскрытыми глазками кругом. В руке ее букет белых роз, с которым она лежала в гробу.
В народе смятение, крики, рыдания…
Великий инквизитор наблюдает издали, он все видел, и лицо его омрачается. Он хмурит густые седые брови свои, и взгляд его [вновь] сверкает зловещим огнем. Он простирает перст свой и велит стражам взять Его.
И вот, такова его сила и до того уже приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что…
толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на Него руки и уводят Его.
Толпа моментально, вся, как один человек, склоняется головами до земли пред старцем инквизитором, тот молча благословляет народ и проходит мимо.
Стража приводит пленника в тесную и мрачную сводчатую тюрьму в древнем здании святого судилища и запирает в нее.
Проходит день, настает темная, горячая и «бездыханная» севильская ночь. Воздух «лавром и лимоном пахнет».
Среди глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы, и сам старик Великий инквизитор со светильником в руке медленно входит в тюрьму. Он один, дверь за ним тотчас же запирается. Он останавливается и долго, минуту или две, всматривается в лицо Его. Наконец тихо подходит, ставит светильник на стол и говорит Ему: «Это ты? ты?..»
Комната Достоевского. Та же ночь (продолжение)
Среди глубокого мрака действительно отворяется со скрипом дверь, и юный прокурор Александр Врангель со светильником в руке медленно входит в комнату. Он один, дверь за ним тотчас же хлопает от ветра. Он останавливается и всматривается в Достоевского, сидящего на полу в скрюченной от припадка позе.
Достоевский, не узнавая Врангеля, смотрит на него в ужасе и пытается отползти прочь.
Врангель тихо подходит, ставит светильник на стол.
ВРАНГЕЛЬ (мягко и осторожно, как душевнобольному). Это я… это я… Федор Михайлович, я — Врангель…
Лицо Достоевского смягчается, он приходит в себя и плашмя растягивается на полу.
ДОСТОЕВСКИЙ (шепотом, со слезами). Где вы были? Где вы были?..
ВРАНГЕЛЬ. О, я ездил с моей богиней, с Елизаветой, на озера…
Обхватив Достоевского за плечи, Врангель пытается поднять его, чтобы перенести на кровать. Но вдруг отдергивает от него руки, подносит к глазам, видит на своих пальцах кровь.
ВРАНГЕЛЬ. Боже мой! Федор Михайлович!.. (И, взглянув на его спину.) Как? Да как они смели?! Да я…
ДОСТОЕВСКИЙ (тихо, просительно). Ничего… это ничего… забудьте… Не это важно…
ВРАНГЕЛЬ. А что?
ДОСТОЕВСКИЙ. Задержите ее…
ВРАНГЕЛЬ. Кого?
ДОСТОЕВСКИЙ. Вы знаете… Я должен ей доказать… Задержите их отъезд… Иначе я умру…
Домик и двор Исаевых. Под вечер
Исаев, Мария и Павлик выносят из дома свой скарб и грузят в открытую перекладную телегу, запряженную двумя лошадьми. Тюки с одеялами, бельем и одеждой… кухонную посуду… жалкую мебель… Здесь же суетится Достоевский, помогает увязывать этот скарб на телеге.
В стороне в своем щегольском тарантасе сидит Врангель, на вожжах — все тот же Адам.
ГОЛОС ВРАНГЕЛЯ (за кадром). Отчаяние Достоевского было беспредельно; он ходил как помешанный при мысли о разлуке с Марией Дмитриевной, ему казалось, что все для него в жизни пропало. А тут у Исаевых и двинуться в путь было не на что. Выручил их я… Сцену разлуки я никогда не забуду…
