ВРАНГЕЛЬ. Да, ваше высокопревосходительство, за всю мою, пусть и недолгую, жизнь я никогда не встречал другого столь убежденного монархиста! Ох, как бы мне хотелось, чтобы вы узнали его поближе! Позвольте мне привести его к вам!
Генерал, играя на флейте, с любопытством косится на юного барона.
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (прерывая игру). Нет, Цицерон… Не дело, чтобы каждый солдат лез в наш калашный ряд. Пусть он хоть и самый что ни на есть гений, как ты говоришь, но каждый сверчок должен знать свой шесток. Иначе мы тут, понимаешь, такое натворим в нашем отечестве…
ВРАНГЕЛЬ. Ваше высокопревосходительство, но неужто такой талант погибнет в солдатчине? Разрешите ему хоть жить не в казарме, снять комнату…
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (насмешливо). А верно, что он обратил свой талант на супругу безработного интенданта? А вы, барон, этой интрижке потворствуете…
Врангель, поперхнувшись яйцом, прокашливается.
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (продолжая). А? Как насчет вашей честности в этой области? Только не краснея, барон…
ВРАНГЕЛЬ (опустив глаза). Густав Христианович, он ее любит… (Спохватившись.) Но там все возвышенно, слово дворянина!
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР (насмешливо дунув во флейту). Гм… «Возвышенно»! Это еще хуже… (Задумчиво.) Я помню ее — прехорошенькая!.. Нет уж, отправлю-ка я ее от греха подальше…
ВРАНГЕЛЬ (в отчаянии). Да у нее муж — пьяница!
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР. Вот именно. Тем и легче ее совратить. Нет уж, милок, ежели хочет твой гений романы писать — ладно, пусть живет не в казарме и пишет. Но ломать семью офицера — ни-ни! Вы поняли, барон?
ВРАНГЕЛЬ (убито). Вы убьете его вдохновение…
ГЕНЕРАЛ-ГУБЕРНАТОР. Ничего. Если в нем каторга сочинительский зуд не убила, понимаешь, то и тут… (Не договорив, генерал выводит на флейте новую музыкальную трель.)
Оранжерея и аллея в саду при доме Врангеля. День
Врангель и Мария идут по оранжерее.
МАРИЯ. Мы получили назначение в Кузнецк.
ВРАНГЕЛЬ. Я знаю.
МАРИЯ. Это триста верст отсюда, туда одна дорога стоит огромных денег.
ВРАНГЕЛЬ. Понимаю, дорогая. Я приготовил сто шесть рублей, как вы просили.
МАРИЯ. Премного благодарна. Мы отдадим, как только…
ВРАНГЕЛЬ. Перестаньте, Мария Дмитриевна! Я бы вам и больше дал, да боюсь, ваш отъезд вконец убьет Федора Михайловича. И кстати, за что вы к нему так суровы?
МАРИЯ (удивленно). Я? Сурова? Помилуйте, мы с ним друзья…
ВРАНГЕЛЬ (пылко). Вот! Вот именно! А он вас любит! Неужели вы не понимаете? Вас любит гений не ниже Толстого! Несправедливо сосланный гнить в этой дыре, униженный каторгой и солдатчиной, без возможности писать и публиковаться, он живет здесь только вами, вами одной — понимаете? Тут же все против него — фельдфебели, генералы! А если и вы бросите его, то все — мы потеряем великого писателя! Ну представьте себе, если бы от вас зависела жизнь Толстого или Пушкина? Вы понимаете, о чем я вам говорю? (Протягивает ей деньги.) Возьмите.
Мария смотрит ему в глаза, длинная пауза.
Слезы появляются на ее глазах, Мария поворачивается и быстро идет к выходу из оранжереи, почти бежит.
Врангель догоняет ее в двери оранжереи, заступает дорогу, пытается остановить.
ВРАНГЕЛЬ. Подождите! Что вы! Вы меня не так поняли!
МАРИЯ (плача, на ходу). Я вам не шлюха! Пустите! Дайте дорогу!
Мария выбегает из оранжереи, бежит по аллее к воротам.
ВРАНГЕЛЬ (догоняя ее, в ужасе). При чем тут! Боже мой! Мария, умоляю вас! Я вас не покупал, я говорил о нашем долге! Поверьте, это Провидение бросило сюда вас и меня! Да, Провидение — чтобы мы спасли Федора Михайловича! (Хватает ее за руки, останавливает.) Погодите! Посмотрите на себя! Разве вы не ангел небесный? А я?
Мария невольно улыбается.
ВРАНГЕЛЬ (дожимая, доигрывая). Видите, я херувим! Херувим с бакенбардами! Но что я могу? Дать ему денег, переселить из казармы на частную квартиру. И все. А вдохновение, жажду снова писать, стать нашим новым Толстым или даже выше его — это вы, вы! Это ваша миссия на земле, за этим вас послали сюда оттуда, сверху! (Сует ей деньги в карман.) Пожалуйста, вдумайтесь — что наша жизнь без этой миссии спасти его?
Плац перед казармами. День
Гремят барабаны.
Бахчеева, голого до пояса, с едва зажившими рубцами на спине и плечах, выводят из казармы на новую экзекуцию в оставшиеся полторы тысячи палочных ударов.
Посреди плаца снова стоят две шеренги солдат с вересковыми палками в руках. Среди них Достоевский.
Вокруг плаца — то же, как и при первой экзекуции, скопление зрителей, собаки, верблюды.
БАХЧЕЕВ (поручику Бурану). Ваше благородие, смилуйтесь, не губите! На мне живого места нет!
Голос у Бахчеева без прежней слезливости, однако Буран не замечает этой перемены и в обычной своей манере принимается с напускным сочувствием играть с арестантом перед зрителями.
БУРАН. Друг ты мой! Не я же тебя наказую, закон!
БАХЧЕЕВ. Ваше благородие, все в руках ваших, помилосердствуйте!
БУРАН. А ты думаешь, мне не жалко тебя? (Дав рукой отбой барабанщикам, подходит к Бахчееву.) Думаешь, мне в удовольствие смотреть, как тебя будут бить по свежим ранам?
БАХЧЕЕВ. Ваше благородие, так будьте отцом родным…
БУРАН. Но вот что я для тебя, пожалуй, сделаю. От прикладов отвяжу. Один пойдешь, только по-новому: беги что есть силы через весь фрунт! Чтоб народу не скучно было. (Показывает на шеренги солдат.) Побежишь? Тут хоть и все равно каждая палка ударит, да ведь дело-то короче будет и публике веселей. Как думаешь?
БАХЧЕЕВ. Благодарствую, ваше благородие!
БУРАН (унтер-офицерам). Отвяжите его!
Унтера отвязывают Бахчеева от прикладов…
Но стоило рукам Бахчеева освободиться, как Бахчеев свободной рукой вдруг выхватывает из-за голенища сапога самодельный нож, по рукоять всаживает его Бурану в живот и еще успевает дернуть ножом снизу доверху…
Публика ахает, дамы в каретах закрывают глаза китайскими веерами и платочками.
Кишки вываливаются из распоротого живота Бурана, алая кровь брызжет на солнце…
