ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (в бешенстве). Что? Препираться, сволочь?! Под шпицрутены пойдешь! (Всему строю.) Во фрунте нет солнца!
На плац въезжает щегольской двухместный тарантас, с крытым верхом, на длинных дрогах. В дроги запряжен роскошный, в яблоках, рысак. На вожжах — Адам-чухонец, а в тарантасе — Врангель в прокурорской форме.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (солдатам, орет). Рота-а, во фрунт!!!
Фельдфебель подбегает к тарантасу Врангеля, вытягивается по стойке «смирно».
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ. Ваше благородие! Первая рота седьмого линейного батальона проводит строевые учения. Докладывает фельдфебель Маслов!
ВРАНГЕЛЬ (не выходя из тарантаса). Похвально, похвально-с… Достоевского ко мне.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (оборотившись к строю). Достоевский! Бегом!
Достоевский подбегает, вытягивается по стойке «смирно», начинает докладывать.
ДОСТОЕВСКИЙ. Ваше благородие, рядовой Достоевский по вашему приказу…
ВРАНГЕЛЬ (перебивает). Отставить. (Подвигается в тарантасе.) Садитесь сюда, Федор Михайлович.
Достоевский подсаживается к Врангелю, у фельдфебеля от изумления вытягивается лицо.
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (Врангелю). Но у нас же учения, губернатор едет…
ВРАНГЕЛЬ (строго, угрожающе). Препираться, фельдфебель?
ФЕЛЬДФЕБЕЛЬ (испуганно, вытягиваясь). Никак нет, ваше благородие!
ВРАНГЕЛЬ (высокомерно). Достоевский мне нужен для служебного разбирательства. (Адаму.) Пошел!
Адам щелкает вожжами, рысак берет с места, тарантас увозит Врангеля и Достоевского.
Фельдфебель и солдаты смотрят вслед.
Базар в Семипалатинске. День
Сидя по-турецки на коврике, старая киргизка отбивает тесто на своих огромных ляжках и забрасывает сырые лепешки в дышащее жаром горло тандыма. Ее муж — вислоусый и кривоглазый киргиз — железными щипцами извлекает оттуда горячий лаваш.
Врангель, купив четыре лепешки, обжигаясь, бросает их в руки Достоевскому.
Хохоча, они идут по базару.
Вокруг них — экзотика и изобилие Азии. Верблюды, лошади, овцы… Горы винограда, инжира, персиков, дынь… Мангалы с лавашем, бараны на вертеле… Соколы на руках у охотников-киргизов… Китайцы, русские, казаки… Телеги с клетками, набитыми живыми курами и гусями… кувшины с кумысом, молоком, медом… Открытая чайхана под тенистым карагачем у арыка, вода арыка крутит огромное колесо с желобками, с которых — для прохлады — стекает вода…
Купив столько винограда и инжира, сколько руки вмещают, Врангель и Достоевский заходят в чайхану, устраиваются у воды на ковре-паласе.
Жена чайханщика, с лицом, закрытым чадрой, подает им чай.
ВРАНГЕЛЬ. А что, Федор Михайлович, тут вообще есть женщины?
ДОСТОЕВСКИЙ. О, еще какие! Я тут такую красавицу видел — третий месяц снится!
ВРАНГЕЛЬ (с интересом). Кто же это?
ДОСТОЕВСКИЙ. Откуда мне знать? Но — божественна! Ангел! Ангел!
В его интонации такое возбуждение, что Врангель смотрит на него в изумлении.
ДОСТОЕВСКИЙ (подавшись всем телом вперед, лихорадочно). Скажите честно, барон, вы в Лицее грешили? Ходили в публичные дома?
Врангель смущенно опускает глаза.
ВРАНГЕЛЬ (уклончиво). Ну…
ДОСТОЕВСКИЙ (продолжая). А я грешил… Грязный, темный, потаенный разврат на окраинах Петербурга… Но однажды… подросток, почти девочка, двенадцать лет… Нет, это я должен написать, когда-нибудь я напишу это… (С усмешкой.) А вообще, нищета, прозябание, грязные притоны, а потом — «Бедные люди», слава, деньги и какие-то болтуны-социалисты — вот и вся моя биография, барон. Я ушел в каторгу, не полюбя никого. И только теперь, в солдатах… (Обрывает себя.) Впрочем, она светская женщина, мне и не увидеть ее! Проклятый я каторжник…
Врангель, глядя на него, загадочно щурится.
Казарма. Ночь
Дневальный Бахчеев проходит вдоль двухэтажных нар со спящими солдатами, останавливается у нар Достоевского, толкает его в плечо.
БАХЧЕЕВ. Достоевский, на выход!
ДОСТОЕВСКИЙ (проснувшись). А? Куда?
БАХЧЕЕВ. Ваш Христос воскрес! Быстро! На выход!..
Семипалатинск. Ночь
У ворот казармы стоит двухместный тарантас с крытым верхом, на облучке сидит скорчившийся кучер.
В ночной темноте Достоевский, выйдя из казармы, полусонно всматривается в эту фигуру.
Из тарантаса выглядывает Врангель.
ВРАНГЕЛЬ. Федор Михайлович, сюда! Быстрей!
ДОСТОЕВСКИЙ (шагнув к тарантасу). Что случилось?
Врангель хватает его за рукав шинели и силой втягивает в тарантас.
ВРАНГЕЛЬ (кучеру). Пошел!
Адам щелкает вожжами… Конь срывается с места…
От рывка Достоевский падает на сиденье.
ДОСТОЕВСКИЙ. Да что случилось, Александр?
ВРАНГЕЛЬ. Сюрприз!
Под лай собак тарантас мчится по ночному Семипалатинску и…
…выскакивает на освещенную факелами площадь перед церковью. Площадь забита фаэтонами, каретами и тарантасами местных богачей. Всхрапывают кони, запряженные в эти экипажи, хрустят пшеницей в мешках, надетых на их морды… А возницы и кучера толпятся перед церковью… Здесь же вертятся подростки…
Тарантас Врангеля останавливается, Врангель выпрыгивает, тащит за собой Достоевского.
ВРАНГЕЛЬ. Быстрей, а то пропустим!
ДОСТОЕВСКИЙ. Да что пропустим-то?
Врангель, не отвечая, тащит его к церкви сквозь расступающуюся перед ним толпу кучеров и прочего «мелкого» люда. Однако в церковь не входит, а останавливается у двери.
ВРАНГЕЛЬ (Достоевскому). Здесь стойте!
Врангель достает из кармана тяжелые, на цепочке часы, откидывает крышку.
Стрелки часов почти смыкаются на полночи.
ВРАНГЕЛЬ (Достоевскому). Внимание! Сейчас начнется!
И действительно, тут же ударяет перезвон церковных колоколов, двери церкви распахиваются, из них выходит крестный ход — впереди подьячий с фонарем и зажженной свечой, за ним прислужник с большим выносным крестом в руках, потом знатные прихожане с хоругвями — купцы-миллионщики, армейские полковники и генерал-губернатор… А за ними священник с крестом и кадилом…
