— Щиплет, Сонь! — умоляюще говорил Мурат. — Жжет!
— Тихо, соседи спят… — Она полила ему голову из душа. — Терпи.
Потом губкой стала тереть ему плечи, спину.
— Щекотно, Сонька!
— Сиди смирно! Маленький ты, что ли?
— Ага, — сказал он. — Конечно, маленький. Ты сама говорила.
И он с улыбкой повернул к ней голову, посмотрел ей в глаза.
Но она хозяйски отвернула его голову от себя, продолжала мыть его и тереть. Можно было подумать, что она купает сейчас не мужа своего, а ребенка.
Под мышкой у Мурата был рубец. Соня осторожно обвела вокруг него губкой.
— Это ты тогда? С поезда? Ты ведь мог насмерть убиться, глупый…
— Вот еще! — сказал он. — И вообще ничего не было, стал бы я из-за тебя под поезд кидаться! Нужно очень!
Соня улыбнулась и наклонилась над ванной, мягко прикоснулась губами к этому шраму.
— Ой! — как от щекотки, вздрогнул Мурат и вдруг, схватив Соньку обеими руками, опрокинул ее — всю — в ванну.
Сонька испуганно взвизгнула, пена и брызги разлетелись в стороны.
* * *
Сейчас они живут в Алуните — молодом городе в сорока километрах от нашей родной Бондарной улицы. Этот город моложе и Сони, и Мурата и чуть старше их трехлетнего сына Тимура.
Вчера я получил от Сони и Мурата очередное письмо с очередным фото своего племянника Тимура. Я не стал бы рассказывать вам содержание этого письма, ведь история Мурата и Сони закончилась, — если бы в письме не было одной любопытной детали.
Как всегда, по субботам и воскресеньям к Мурату и Соне приезжают родители Мурата — дедушка и бабушка Тимура.
Но в прошлое воскресенье бабушка поехала в Алунит одна, отец Мурата по каким-то делам остался в городе.
С пустой кошелкой бабушка прошла по тихой улице имени русско-украинского писателя Гоголя, свернула на Красноармейскую и миновала нашу Бондарную улицу, где по-прежнему черные кирщики варили кир, но почему-то уже никто не играл в футбол.
А через час бабушка сошла с автобуса в Алуните, и тяжелая кошелка с зеленью и фруктами оттягивала ей руку, как когда-то оттягивала руку нашей маме. Сойдя с автобуса, бабушка пересекла Октябрьскую площадь, полную молодыми загорелыми лицами и детскими колясками. Из-за тяжести своей кошелки бабушка двигалась медленно, успевая вглядеться в лица этой молодежи. Молодые отцы самых разных национальностей — азербайджанцы, русские, грузины, лезгины, украинцы, армяне, татары, латыши катили ей навстречу коляски с детьми, гуляли компаниями и под руку со своими невестами и девушками — латышками, татарками, азербайджанками, русскими. Бабушка переждала троллейбус, свернула на улицу Ленина и углубилась в зеленые и просторные дворы пятиэтажных домов.
А в это время где-то поодаль от бабушки, во дворе нового дома под распахнутыми окнами чьих-то квартир три малыша в возрасте от трех до пяти лет неумело пробовали играть в футбол. Один из них — трехлетний Тимур — неловко поддел ногой разноцветный мяч и угодил им в открытое на первом этаже окно.
В окне появилась светловолосая шестилетняя девочка.
— Хулиганы, — сказала она малышам совсем по-взрослому.
— Кинь мячик, — попросили ее малыши.
— Не-а, — сказала девочка и ушла от окна.
Малыши подтащили к ее окну какой-то ящик, Тимур взобрался на него и попробовал дотянуться до подоконника.
И именно в этот момент во двор вошла бабушка.
Ни слова не говоря, бросив кошелку, она побежала к своему внуку.
И зеленый двор огласился ревом малыша.
На третьем этаже в окне своей квартиры появились обеспокоенные Мурат и Соня. Руки у Сони были в тесте, Мурат брился.
То, что они увидели внизу, заставило их улыбнуться и посмотреть друг на друга.
Там, внизу, под чьим-то окном стоял на ящике Тимур, ручонки его держались за подоконник этого окна, а бабушка, мать Мурата, шлепала своего внука по мягкому месту.
В окно, за которое держался Тимур, выглянула светловолосая шестилетняя девочка и назидательно сказала Тимуру:
— Ага, получил?!
Впрочем, это маленькое событие — из ряда тех историй, которые рассказывают родители о своих маленьких детях своим друзьям и знакомым. А для всех остальных это уже, наверно, не так интересно…
Москва, 1972 год
Постскриптум 2001 года: В основе этой повести — история моей родной сестры. Боже мой! — такая давняя, а я все получаю письма от читателей, которые доверительно пишут мне на «ты»: «Моей любимой книгой из твоих работ является «Игра в кино». Такое чувство, будто ты сидел передо мной и рассказывал — где надо, оправдывался, ликовал, ненавидел…… Ой, еще один вопрос забыла: как и где сейчас живет твоя сестра? Мне жутко интересно! Не посчитай это подглядыванием в замочную скважину, во мне говорит чисто женское любопытство. И вообще, мне будет очень лестно, если ты ответишь мне своим личным письмом……»
Отвечаю личным письмом.
Дорогая Таня! Честно говоря, поначалу, когда, открывая очередное письмо, я находил в нем это амикошонское «ты», меня оно задевало. Я думал: блин, а Аксенову они бы написали «Дорогой Вася!»? Или Радзинскому: «Здравствуй, Эдик! Знаешь, хотя в своих произведениях ты называешь моих ровесниц юными девушками, я все равно решила писать тебе на «ты»…».
Но теперь я к этому «ты» как-то привык и даже догадался, что им можно гордиться, что это — проявление моей близости к читателю — близости вопреки тому, что я живу в США, а они — в Челябинске, Ташкенте или на Украине. Поэтому шут с вами, пишите и на «ты»……
А по поводу сестры…… Что ж, вот коротко. Любовь с первого взгляда не выдержала проверку временем и эмиграцией. Сестра живет в Израиле, где после многих мытарств нашла, слава Богу, новую любовь. Ее дочь, моя племянница и единственный милый результат той кавказско-юношеской любви с первого взгляда, живет в США с мужем и двумя прелестными дочками. Сестра регулярно летает к ним в гости.
Влюбленный Бисмарк
— Хороший разведчик не может не любить страну, против которой он работает, — сказал мне бывший полковник ГРУ после третьего стакана виски с содовой. — Да, пусть вам это покажется парадоксом, но подумайте: в разведшколе вас с утра до ночи учат углубленному знанию языка, культуры и обычаев страны вашего будущего обитания. Так? В моем случае это, сами понимаете, Гейне, Гете, Шиллер, Ремарк, Цвейг и даже братья Гримм. Бетховен, Вагнер, Бах, Гендель, Штраус. Ну и так далее. И как после этого не любить Германию? Как не любить немецкую архитектуру, баварское пиво, сосиски с капустой и мозельское вино? Особенно если вы приезжаете в Германию из голодного Советского Союза с нашими талонами на мясо и даже на сахар! Я приехал в Мюнхен под крышей АПН и, как корреспондент Агентства, имел полную — ну, или почти полную — свободу действий и передвижений. Конечно, в ФРГ все, кому было нужно, знали, кто я и что я. Ну и что? Я не ездил с фотоаппаратом по аэродромам, не выискивал американские базы и секретные заводы. Немецкие журналисты — и левые, и правые — делали эту работу за нас, и все, что нам было нужно знать, можно было найти в их газетах. И потому я каждый день с утра отправлялся в Мюнхенскую городскую библиотеку, которая получала все — понимаете, абсолютно все! — фээргэшные газеты. Даже из каких-нибудь крохотных городков… Ну вот… Плесните мне еще, мы подходим к главному. Спасибо… Виски — это единственное, что умеют делать американцы. В следующий раз, когда вы будете лететь из Штатов, захватите бутылку бурбона, настоящего, из Кентукки. Обещаете? Замечательно. Тогда слушайте.
