На мостиках ходовой рубки стояли, держась за леерные ограждения, командир лодки капитан второго ранга Петр Гущин, старший помощник капитана Олег Куваев, заместитель командира лодки по политической части Василий Донов и куратор похода от Генерального штаба Советской Армии генерал-майор Сергей Юрышев (Ставинский).
Холодный морской воздух обдувал их лица, зыбь Балтийского моря билась о корпус лодки и швыряла на их офицерские бушлаты крупные соленые брызги.
Ставинский опять расставался с Россией. Позади осталось чудовищное напряжение последних двух месяцев, которые Ставинский затратил на то, чтобы подвести Опаркова и Бенжера к мысли о необходимости послать его куратором этого похода. То Политбюро, то Генштаб постоянно откладывали этот поход, и только начало войны Маргарет Тэтчер за Фолклендские острова показалось Опаркову подходящим моментом для операции – внимание всего мира было занято англо-аргентинской войной. 21 мая, когда британская морская пехота стала высаживаться на Фолклендские острова, а британский флот прямой наводкой обстреливал Порт-Стэнли и британские «харриеры» бомбили Фокс-Бей, в Балтийск пришла радиограмма маршала Опаркова:
«Приказываю сегодня, в 24.00, приступить к исполнению операции».
Лодка медленно обошла северный мыс лесистой Куришес-Нерунг-косы и вышла в море. За кормой в дымке низкого ночного тумана растворялись огоньки Клайпеды – последние огоньки советской земли. В этой земле остались могила бывшего полковника Генштаба Сергея Юрышева, похороненного под именем американского туриста Роберта Вильямса, могила незадачливого майора КГБ Фрола Незначного и могила Вирджинии. Вирджиния Парт, не приходя в сознание, скончалась в больнице КГБ 9 марта 1982 года от эмболизма околоплодных вод, отека легких, артериального коллапса и остановки сердца. С тех пор многое изменилось в судьбах наших героев: маршал Опарков сделал свой выбор – доложил генералу Андропову о мини-лодках с сейсмическим оружием, и уже через несколько дней Министерство здравоохранения СССР закупило в США крупную, на миллион долларов, партию медицинского оборудования, в том числе нужный Бенжеру телеглаз, и академик Бенжер возглавил в Морском институте группу конструкторов по созданию мини-лодок на гусеничном ходу; Илья Андронов за свои пьянки в Испании и загулы с девочками в Москве был лишен отцом права выезда за границу, чтобы не компрометировал, как Галя Брежнева, имя своего отца; Оля Махова с разрешения полковника Орлова вышла замуж за преуспевающего канадского бизнесмена Майкла Ленхарта, который собирался выставлять свою кандидатуру в канадский парламент; а Ставинский после смерти Вирджинии весь апрель провел в Баку, на Нефтяных Камнях, где ежедневно участвовал в подводных испытаниях нового бурильного оборудовании и тренировках водолазов.
В мае, когда стали назревать фолклендские события, Опарков приказал подводной лодке «У-300» загрузить на борт «энергетические решетки» Бенжера и ждать его приказа о выходе в море. И пока англичане готовились к войне и эскадра адмирала Вудворта шла к Фолклендским островам, пока маршал Опарков выжидал решительный момент, а Галя Опаркова, отчаявшись дождаться мужа, завела себе очередного молодого любовника-студента, в Балтийске медлительная, волоокая, пахнущая яблоками двадцатилетняя официантка Таня каждую ночь молча приходила в гостиничный номер Ставинского и тихо, без слов снимала в эти ночи нервное напряжение Ставинского – он боялся, что в любой момент из Генштаба может прийти радиограмма, отменяющая поход или отзывающая его в Москву. Как истинно русская женщина, Таня врачевала нервозность Ставинского своим телом.
Впрочем, такими ласками награждают подводников перед морским походом все их подруги. Поскольку ни один из членов экипажа не знает заранее точную дату отплытия, то каждая ночь, проведенная в эти дни с женщиной, кажется им последней и превращается в самую пылкую и самую ласковую. Сухопутные крысы – те, которые не уплывают от своих подруг на полгода, отрезая себя от мира стальным панцирем лодки, режимом радиомолчания и многометровой толщей океанских вод, сухопутные крысы, которые по утрам прощаются с женой или любимой до обеда или в крайнем случае до ужина, – эти сухопутные крысы не знают тех ночей, которыми провожают подводников женщины. И поскольку автор сам принадлежит к многомиллионному племени сухопутных крыс, он не берется описывать эти ночи…
Небольшая вибрация шла по корпусу «У-300» – напряженно, но еще далеко не на полную мощность работали атомные двигатели лодки. Эта вибрация сливалась с нервной дрожью Ставинского – он до последней секунды ждал, что маршал Опарков отстранит его от похода. Но видимо, старик Опарков по-своему оценил стремление зятя «проветриться недели две-три в море» – пусть проветрится, пусть соскучится по жене, а когда вернется – больше любить будет.
– Колотит, товарищ генерал? – спросил Ставинского 33-летний замполит Василий Донов. Его круглое вятское лицо светилось хитроватой крестьянской насмешкой.
Ставинский не успел ответить – прозвучал голос капитана Гущина:
– Загрузить цистерны основного балласта! Погружение!
Нос лодки стал медленно зарываться в фосфоресцирующую при лунных бликах воду.
– Все, товарищ генерал, – сказал Ставинскому Донов. – Делайте последние вдохи свежего воздуха, и пошли вниз. Погружаемся.
Ставинский с облегчением вздохнул. Через минуту-две лодка уйдет под воду и прервет радиосвязь с берегом. По разработанному в Генштабе плану операции лодка до подхода к границе шведских территориальных вод в целях конспирации переходит на режим радиомолчания. И теперь ничто – или почти ничто? – не сорвет его плана побега. Теперь только этот назойливый Донов будет действовать ему на нервы – то ли своим партийным нюхом чует в Ставинском что-то не то, какую-то партийную чужеродность, что ли? Со всеми остальными офицерами «У-300» в ходе подготовки к походу у Ставинского сложились простые и даже приятельские отношения. Молодые, в сущности, офицеры, тридцатилетние, все с высшим военно-техническим образованием, они были классными специалистами своего дела, и это избавляло их от необходимости заискивать перед начальством или самоутверждаться в глазах нижних чинов за счет офицерских привилегий или офицерского хамства. Они вообще были на ты с матросами, и матросы были с ними на ты – совсем как в израильской армии…
И совсем иное дело – этот замполит Василий Донов. Никакого технического образования, только военно-политическое училище за плечами. Даже матросы, пришедшие на флот после десятилетки, были образованнее его. Но зато свой комплекс технической некомпетентности он с лихвой восполнял строго партийным чутьем и партийной властью. Он гордился тем, что именно ему, простому крестьянскому парню, доверила партия следить за политической сознательностью всех 112 членов экипажа – от командира до последнего матроса. Десятки внутренних политических инструкций, партийных руководств, памяток и циркуляров, которые приходили из Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота, он изучал от строки до строки, и газету «Правда» – высший печатный орган Коммунистической партии – он читал всю, целиком, от передовой статьи до сообщений «Вести с колхозных полей». Теперь перед походом он, помимо обязательных партийных инструкций, загрузил свою каюту стопками журналов «Коммунист», брошюр «Всегда готовы защищать Отечество» и «В помощь партийному агитатору», книгами Л.И. Брежнева «Возрождение», «По заводскому гудку», «Малая земля» и последней речью генерала Андронова на апрельском праздновании дня рождения В.И. Ленина. И во время погрузки краем глаза поглядывал на куратора из Генерального штаба – видит генерал его старательность и высокую политическую активность или, как все остальные матросы и офицеры подводной лодки, следит лишь за погрузкой продовольствия – шоколада, масла, вина, суповых концентратов и командирского запаса коньяка.
