«В конце концов, я буду ухаживать за ним, как нянька, как мать, как кто угодно, – лишь бы простил, забыл, не вспоминал, лишь бы вернулась хоть часть прошлой жизни и исчезла эта пустота, – думала и молилась про себя в то утро Галина с истовостью раскаявшейся грешницы. – А то, что он болен, с поломанной рукой, с провалами в памяти – это даже хорошо, это Бог меня простил и дает мне шанс. Но Господи, как мне встретить его? Как посмотреть ему в глаза? Как остаться с ним наедине, когда между нами – это?»
И вдруг новая мысль буквально выбросила ее из постели. Ее показания. Те две странички! На одной – записка сына, на другой – ее признания. Ведь они лежат где-то дома, на их прежней квартире, и если он ничего не вспомнит в первый момент их встречи, то, придя домой…
Наспех одевшись, позабыв, что на 9.00 у нее забронировано время у самой модной московской парикмахерши Розы в «Чародейке» на проспекте Калинина, Галина осторожно, чтоб не разбудить спящего чутким старческим сном отца, выскользнула из квартиры. Дубленка внаброску, шапка под мышкой – пробежав по свежему ночному снегу, она нервно завела свою засыпанную снегом «Ладу», варежкой наспех отряхнула снег с лобового стекла и, даже не дождавшись, когда прогреется двигатель, по пустым и темным улицам погнала машину на Ленинский проспект, в свою бывшую квартиру.
Там, с перебоями в сердце, она вставила ключ в замочную скважину и, словно боясь чего-то, вошла в квартиру, включила свет. Она сама не знала, чего она опасалась здесь – встретить другую женщину или найти следы других женщин, и, только когда вошла в квартиру и включила свет, поняла – портрет сына. Большой, увеличенный с маленькой детской карточки, портрет сына висел в гостиной – Вите было тогда четыре года, улыбающийся малыш в матросской бескозырке смотрел на нее строгими отцовскими глазами. Она даже не подошла к портрету, она замерла посреди комнаты, а потом медленно опустилась на колени и шептала только:
– Витенька, прости… Прости…
Как все новообращенные верующие, она готова была молиться и плакать чрезмерно.
Но спустя несколько минут она встала, сняла со стены портрет сына и спрятала его в своей спальне, в нижнем ящике комода, под бельем. Потом сунула в свою сумку семейный альбом и вытащила из письменного стола Юрышева все ящики. Но ни в ящиках, ни в чемоданах, которые лежали в кладовке, ни среди книг в книжном шкафу – нигде не было тех двух страничек из простой ученической Витиной тетради… Резко, вспугивающе прозвучал телефонный звонок. Колеблясь – брать или не брать трубку – она подошла к телефону. Кто может звонить Юрышеву в такую рань? Решившись, она все-таки сняла телефонную трубку.
– Алло…
– Это ты? – прозвучал голос отца. – Убираешь там?
– Да…
– Ну и хорошо. Умница… – Впервые за эти месяцы она услышала в голосе отца теплые нотки. – Не уходи – я пришлю с шофером продукты, а потом поедешь с ним в автомагазин, получишь новую «Волгу», я уже все оплатил. И к пяти часам приедешь на ней в Генштаб.
– «Волгу»?! – изумилась она.
– Ну да. Генералу Юрышеву негоже ездить на какой-то задрипанной «Ладе». Только не говори ему, что это от меня. Он ведь не помнит – была у него машина или нет. Интересно, что он скажет?
– Папа, ты… ты золото!…
Но он уже повесил трубку.
А она снова всплакнула – неужели, неужели возвращается человеческая жизнь?
17
На юго-востоке Москвы, в пятнадцати примерно километрах от Кремля, на шумном шоссе Энтузиастов стоит длинное девятиэтажное здание, построенное еще в пятидесятые годы – так называемый Морской институт. Впрочем, на самом здании давно нет вывески даже с этим названием – уже лет двадцать Морской институт стал просто «почтовым ящиком» – засекреченным головным научно-экспериментальным центром по разработке новейших видов оружия. И год за годом растет принадлежащая институту площадь, захватывая все новые квадратные километры тыльных, за зданием, территорий. Уже подвели ко двору института железнодорожную ветку от Курской магистрали, уже по внутреннему двору института ходит от цеха к цеху рейсовый автобус, поскольку пешком этот двор не обойдешь и за час, но жители окрестных улиц – рабочие соседних кабельных и авиамоторных заводов и не подозревают, что за стенами внутренних корпусов этого «института», в больших, как авиационные ангары, бетонных коробках стоят на рабочих стендах сегменты новейших атомных подводных лодок и многометровые ракеты с атомными боеголовками. Ученые и инженеры института начиняют эти ракеты новейшими вычислительными машинами – компьютерами, способными вести ракету по звездам за десять тысяч километров от точки пуска. Именно здесь, в этом институте, происходит постоянное соревнование с американской военно-инженерной мыслью, именно сюда стекается вся похищенная на Западе научно-техническая информация в области ракетостроения для подводных лодок, именно здесь родились советские ракеты дальнего радиуса действия с разделяющимися боеголовками, и именно эти ученые и инженеры сконструировали по примеру американцев подводные лодки с вертикальными шахтами пуска ракет, упаковав в одну атомную подводную лодку сначала 9, потом 16, а потом и 24 ракеты, способные из Северного Ледовитого океана достичь Японии или США за сорок минут. Здесь же были созданы так называемые «золотые рыбки» – подводные лодки с корпусом из особого сплава, который невозможно засечь никаким локатором… За эти достижения правительство щедро платит сотрудникам утроенными окладами, закрытыми Ленинскими и Государственными премиями, учеными степенями, званиями Героев Социалистического Труда, военными орденами, новыми, без очереди, квартирами, спецснабжением продуктами и другими стимулирующими творческую и рабочую активность наградами – например, талонами на приобретение автомашин без годичной очереди. Постоянными гостями института бывают главнокомандующий Военно-Морским Флотом, министр обороны, члены Политбюро и сам Леонид Ильич Брежнев, а также его зять Юрий, с которым тесно дружит директор института пятидесятитрехлетний академик Ашот Гайказянц…
В 1978 году один из дальних, тыловых корпусов этого института стал объектом сверхсекретной важности – центром разработки проекта «ЭММА» и местом ручной сборки первых «энергетических решеток».
Сегодня институт посетила Военно-промышленная комиссия ЦК – специальный орган Центрального Комитета партии по руководству техническим оснащением Советской Армии. Однако никто не ожидал, что вмеcте с комиссией в институт приедет и сам Брежнев. В связи с этим в институтских лабораториях и цехах был легкий переполох, нормальный ритм работы был повсюду нарушен – поди угадай, в какой цех заглянет Леонид Ильич.
Но, проехав сквозь институтскую проходную, с усиленной военной охраной, черный бронированный лимузин Брежнева и следовавший за ним кортеж таких же черных правительственных машин пересекли весь двор – мимо зачехленных и готовых к отправке на заводы образцов новых ракет и сегментов атомных подводных лодок, мимо заснеженного плавательного бассейна и волейбольной площадки, мимо склада обломков сбитых израильских самолетов и другой западной военной техники, доставленной с Ближнего Востока, Анголы и т.д. Лимузин Брежнева подъехал прямо к хозяйству академика Бенжера – пятиэтажному бетонному ангару – и сквозь грузовые ворота въехал в цех.
