– Когда я смогу повидать госпожу Вильямс? – спросил он у полковника Орлова.
– Хоть сейчас, – ответил полковник и повернулся к начальнику тюрьмы: – Вызовите арестованную.
Через несколько минут ввели Вирджинию. Ни полковник Орлов, ни начальник тюрьмы не собирались покидать кабинет, и Кугель не настаивал на этом – все равно их разговор с Вирджинией будет прослушиваться и записываться скрытым магнитофоном. Он рассматривал эту женщину. Она совсем неплохо выглядит, несмотря на эти четыре дня заключения. Но трудно поверить, что эта такая домашняя, явно мягкая женщина была способна принимать участие в убийстве.
– Садитесь, – сказам Вирджинии полковник Орлов. – Вы просили свидания с представителем американского посольства. Пожалуйста, мы соблюдаем международные законы.
Кугель представился, показал Вирджинии свои документы, потом спросил:
– Вы хотите сделать какое-нибудь заявление?
– Хочу, – сказала Вирджиния. – Я утверждаю, что ни Роберт Вильямс, ни я не брали у этих диссидентов никаких материалов и мы понятия не имели о том, что находится в подкладке нашей одежды. Я думаю, что эти антисоветские материалы появились в нашей одежде потом, после ареста. Во всяком случае, их извлекли из одежды не в моем присутствии. Мало ли что можно было туда подложить! Алмазы, секрет атомной бомбы!…
«Н-да, – подумал Кугель, – она избрала далеко не лучшую тактику». Но вслух спросил:
– А почему в таком случае Роберт напал на офицера КГБ? Он же не знал об этих документах…
– Я уже объясняла им сегодня. Роберт воевал во Вьетнаме и был там контужен, но мы это скрыли в анкете – боялись, что нам не дадут из-за этого разрешение приехать в Россию. Но я уверена, что вы подтвердите им, что он был контужен во Вьетнаме. – Глазами она кричала, внушала Кугелю, чтобы они обязательно подтвердили это русским. – А когда мы приехали сюда, мы сразу увидели, что за нами установлена слежка. Он даже хотел тут же уехать обратно, но боялся, что это будет еще подозрительней. К тому же он был болен, с температурой. И когда нам устроили эту провокацию в Ленинграде, он мне сказал, что, если нас арестуют, он живым в руки не дастся. Я думаю, если вы запросите Вашингтон, вам пришлют документы, что Роберт был контужен во Вьетнаме, и вы покажете эти документы русским…
И снова ее глаза обжигали Ларри Кугеля какой-то настойчивой требовательностью, приказом. Да, подумал Кугель, странная женщина. И странная форма защиты – ведь судить будут не покойного Вильямса, а ее. И даже если этот Роберт Вильямс воевал во Вьетнаме, зачем русским подкладывать ему в одежду антисоветские документы? Ерунда! Наверняка Роберт Вильямс сам связался с этими диссидентами. Тем более, если его контузило во Вьетнаме взрывом русской гранаты или русского снаряда. Хотел насолить Советам, это ясно. Вот негативная сторона нашей свободы, подумал Кугель. Немыслимо вообразить, чтобы советский человек сам, по своему почину, без приказа КГБ летел в чужую страну и устраивал там антиправительственные акции. А американцы летают куда угодно, делают что хотят, а потом выручай их то из турецких тюрем, то из советских! Вот как эту женщину. Да, нужно что-то придумать для нее, нужно подсказать ей другую версию защиты. Но какую?
– Я думаю, Вирджиния, – сказал он, – что вы недостаточно хорошо знали своего мужа. Ведь вы познакомились с ним недавно, не так ли? Если он воевал во Вьетнаме, значит, у него могли быть какие-то свои счеты с русскими, о которых вы не знали. И не исключено, что он действительно взял у этих диссидентов какие-то материалы, вшил их в свое пальто и в вашу шубу, а вы об этом ничего не знали, вы понимаете? – Теперь его глаза пытались внушить ей эту версию: она ничего не знала, во всем виноват ее погибший муж. – Очень благородно с вашей стороны защищать его, но он уже все равно погиб, вы понимаете?! Боясь разоблачения, он поступил слишком вспыльчиво, тем более при его контузии, но вы об этих документах ничего не знали, вы меня понимаете?
Вирджиния смотрела ему в глаза. Она понимала его. Похоже, ничего больше они оба не смогут сказать друг другу в присутствии полковника Орлова и начальника тюрьмы. И она даже не может назвать ему имена Мак Кери и Даниела Дж. Купера.
– Во всяком случае, – продолжал Ларри Кугель, – вы не должны отчаиваться. Американское правительство примет все меры для вашего освобождения. Мы уверены, что советская сторона проявит гуманность по отношению к женщине, которая оказалась жертвой неуравновешенного характера своего мужа.
– Мне сказали сегодня, что меня посадят минимум на три года.
– Вы должны проявить терпение, Вирджиния. Мы примем все меры, чтобы сократить этот срок. Мы будем настаивать, чтобы вас защищал наш защитник. Я полагаю, советская сторона нам в этом не откажет, – повернувшись к полковнику Орлову, закинул удочку Ларри Кугель. – Как вы считаете, господин Орлов?
– Это не в моей компетенции… – ответил полковник, твердо зная, что еще ни одному иностранному, а тем более американскому, адвокату не было позволено вести защиту в советском суде. Иначе что это был бы за суд, усмехнулся про себя полковник.
Кугель поднялся, явно собираясь прощаться. Спросил напоследок:
– Вирджиния, у вас есть какие-нибудь просьбы? Я вам принес передачу, американские продукты из посольства. Передачу проверят и, я надеюсь, отдадут вам. Что вам передать в следующий раз?
Она пожала плечами:
– Не знаю. Что-нибудь питательное. Мне кажется… мне кажется, что я беременна… – добавила Вирджиния смущенно.
Полковник Орлов настороженно повернул к ней лицо, а Кугель просиял:
– О, это другое дело! Это замечательно! Что же вы мне сразу не сказали, Вирджиния? Я уверен, что советская сторона проявит гуманность к беременной женщине! Это меняет все дело!…
…В камере Вирджиния упала на пол и разрыдалась – второй раз за сегодняшний день. Тут же открылось крохотное окошко в двери, и надзиратель сказал снаружи:
– Встать! Лежать на полу запрещено! Примите передачу…
И сквозь окошко-«кормушку» бросил в камеру бумажный пакет – передачу Ларри Кугеля. Упав на цементный пол, пакет лопнул, из него плеснуло на пол разлившееся молоко, и по этой луже молока покатились оранжевые флоридские апельсины – призраки прошлой жизни.
Утерев слезы, Вирджиния подняла один из апельсинов, но тут дверь камеры распахнулась, два дюжих надзирателя подхватили ее под мышки и опять потащили по коридору, по лестнице – не на допрос, а в тюремную медсанчасть. Вызванный полковником Орловым гинеколог прямо при нем, при Орлове, осмотрел Вирджинию, но сказал, что на такой ранней стадии ни один врач визуально определить беременность не может, а для анализа мочи на беременность нужен дефицитный немецкий препарат «гравимун». «Ладно, плевать! – по-русски сказал врачу полковник. – Обойдемся без анализов…»
4
Поезд шел на юг, к Ялте. Уже четвертый день Ставинский мотается по железным дорогим России, меняет поезда и вагоны. Поначалу его гнал из Москвы простой животный страх за свою жизнь, и он ездил только в общих вагонах, набитых простым людом. Здесь пахло потом, кирзовыми солдатскими сапогами, нестираным бельем. В открытых купе сидели на горшках дети, а рядом за столиком или просто на вагонной лавке их родители ели вареную картошку с луком и селедкой. Но только в такой толпе, в гуще людей чувствовал Ставинский хоть какую-то относительную безопасность. Вряд ли КГБ будет искать его в таких вагонах, скорей в мягких, купированных. Впрочем, конечно, если начнут искать, то будут искать везде, не помогут ни эта еще робкая щетина на щеках, ни телогрейка, которую он купил на какой-то станции, чтоб не отличаться от пассажиров общих вагонов своей болгарской дубленкой. И все-таки на верхней полке общего вагона, под пыльным суконным одеялом и серой простыней, на ватной железнодорожной подушке было спокойней, чем в отдельном купе, где страх выел бы сердце, печенку и всю душу. А здесь этот страх заглушают постоянные разговоры пассажиров на нижних полках – за четыре дня Ставинский узнал о стране больше, чем если бы прожил в Москве целый год. Отпускники из Заполярья и Сибири ехали на юг вдогонку за теплым солнцем и охотно рассказывали своим соседям о больших северных заработках, которые все равно уходят неизвестно куда, потому что водка стала в два раза дороже и даже питьевой спирт стоит уже не 5.98, как несколько лет назад, а целых 12! Мяса нет, а есть только мороженая оленина. Уральская семья, которая везла свою полуслепую девочку в Одессу, в знаменитую филатовскую глазную больницу, рассказывала, что на Урале уже пятый год карточная система…
