Так и не ответив на вопрос Синцова, я взял трубку.
– Игорь Иосифович, беспокоит полковник Глазков, я сегодня дежурю по Москве. Когда вы освободитесь, пожалуйста, поезжайте в анатомичку Первого мединститута на опознание трупа.
– Какого трупа?
– Боюсь, что это та девушка, которая была с вами последние дни. Светлов туда уже выехал.
Я, оглушенный, стоял с трубкой в руках. За окном на Спасской башне кремлевские куранты начали перезвон – стрелки часов стали на 6.00. Печатая шаг по заснеженной брусчатке Красной плошади, к Мавзолею шла смена почетного караула. Первый шестичасовой удар курантов упал к их ногам, как звонкая металлическая капля.
– Игорь Иосифович, – произнес Синцов. – Нам пора к товарищу Брежневу.
Я опустил трубку на рычаг и сказал, направляясь к выходу:
– Скажите ему: я сделаю все, что в моих силах. Даже больше.
После семи вечера
То, что всего два часа назад было Ниночкой – то маленькое чудо жизни, которое лукаво и преданно вскидывало на меня свои голубые глазки, независимым жестом отбрасывало волосы за спину и сдувало челку со лба, старательно массажировало мне в ванной усталые плечи, расталкивало толпу сверстников у «Метелицы», загорало на черноморском пляже и крутило сальто на батуте под куполом вологодского цирка – то, что осталось от всего этого после встречи с колесами метропоезда, лежало теперь передо мной, укрытое простыней, на сепарационном столе анатомички 1-го Медицинского института.
Рядом стояли Светлов, Пшеничный, Ожерельев, Ласкин, Арутюнов, Колганов. За соседним сепарационным столом Богоявленский и Градус трудились над обезображенным трупом Светланы Николаевны Агаповой – рыжей, худой, еще недавно красивой сорокалетней женщины Мигуна, врача гостиницы «Украина». Градус и Сан Саныч Богоявленский проявили чудеса мастерства, но, несмотря на густую маску грима, белил и румян, лица Нины и Светланы были обезображены катастрофой.
Я смотрел на них, я заставлял себя смотреть на эти два изуродованных трупа.
Они лежали рядом – моя Ниночка и женщина Мигуна.
И каким-то потусторонним союзом это породнило меня теперь с Мигуном.
Подошла регистраторша анатомички, сказала мне и Светлову:
– Нам нужен ее вологодский адрес, чтобы сообщить родителям…
Светлов отрицательно покачал головой:
– Подождите. Дайте нам пару дней. Когда здесь ляжет тот, кто ее убил…
Он не договорил, а я повернулся и пошел из анатомички в кабинет – дежурку. Там я снял телефонную трубку и набрал номер своей бывшей жены. Девять лет назад она ушла от меня и, покрутившись полгода, вышла замуж за майора медицинской службы Соколова. Теперь я услышал в трубке его голос:
– Полковник Соколов слушает.
– Это Шамраев говорит, – сказал я. – У меня к вам одна просьба, полковник. Завтра утром проводите Антона в школу.
– Г-хм… – сказал он. – По-моему, он уже не маленький…
– Пожалуйста, это важно. Проводите его в школу утром, а днем я его встречу и приведу домой. Это важно.
Светлов подошел ко мне, отнял трубку и положил на телефонный аппарат.
– Не унижайся, – сказал он. – Мы решим эту проблему иначе.
После восьми
В этот вечер Светлов нанес визит трем бывшим уголовникам-убийцам и трем нынешним главарям мелкой фарцовой шпаны в Сокольниках, на Трубной и на Беговой, в районе ипподрома.
После девяти
Служебная милицейская «Волга» подвезла Николая Афанасьевича Бакланова к подъезду его дома на проспекте Вернадского. Бакланов устало выбрался из машины и с тяжелым портфелем в руках вошел в подъезд, поднялся на девятый этаж, к своей квартире. Он открыл дверь, вошел в квартиру и удивленно замер в прихожей: из-за закрытой двери гостиной слышался веселый, возбужденный голос его четырехлетнего сьша Васьки, смех его жены Натальи и еще один незнакомый мужской голос. Сын изображал стрельбу, кричал: «Трах-тах-тах-тах!», мужской голос гудел паровозом «Пш-пш-пш! У-у-у-у!», а Наталья хохотала и вскрикивала: «Ой, я ранена! Я ранена!». Они и не слышали, что он вошел в квартиру…
Бакланову было 53, его жене Наташе 34, и как всегда при поздних браках и такой разнице в возрасте, Бакланов был ревнив, обожал сына и, по возможности, делал в доме почти всю домашнюю работу. Услышав веселый смех жены и голос незнакомого мужчины, Бакланов нахмурился, прошел сразу на кухню, стал разгружать свой портфель: раздобытые в буфете высшего состава МВД СССР болгарские помидоры и яблоки, рыбные консервы и голландскую курицу в блестящем целлофановом пакете, а также блок своих любимых американских сигарет «Кэмэл». Продукты он спрятал в холодильник, сигареты – на верхнюю полку кухонного шкафа, и туда же уложил несколько служебных папок с грифом «секретно». Только после этого, с удивлением отметив, что на кухне нет ни одного стула, он закурил и прошел, наконец, в гостиную. Увиденное там удивило его еще больше: вся мебель была сдвинута с места, посреди комнаты все стулья стояли в один ряд, как вагоны паровоза, на последнем «вагоне», как на тачанке, сидел его сын Васька и из игрушечного автомата отстреливался от «погони», которую изображала Наталья. А машинистом «поезда» был Марат Светлов – он пыхтел и гудел, как паровоз. Увидев отца, Васька направил на него автомат и закричал: «Бах-бах-бах!»
…Минут через десять, когда Наталья увела упирающегося Ваську спать, Светлов и Бакланов стояли у открытой форточки, покуривали и разговаривали негромко.
– Понимаешь, Николай, – мягко говорил Светлов, – я работаю в милиции уже семнадцать лет. За это время лично взял пятьсот три преступника. Из них 84 убийцы. Часть из них уже отсидели срок и опять на свободе. Как, по-твоему, почему они меня не ликвидировали? Все-таки 16 уголовников погибли от моей пули, а у них есть друзья, шайки, воровской закон мести…
Он посмотрел Бакланову в глаза, тот пожал плечами, не зная, куда Светлов клонит.
– Я тебе скажу. Потому что весь профессиональный уголовный мир знает, что мой убийца переживет меня ровно на 24 часа. Или меньше. Почему? Потому что у меня в загашнике есть несколько старых дел, которые считаются нераскрытыми. Преступники давно «завязали», работают, имеют вот таких Васек, как у тебя, и очень не хотят опять за решетку. Но это бывшие «паханы», их слово в уголовном мире – закон. И они хорошо знают, что если мне или моим близким упадет на голову кирпич, то их старые дела завтра будут на столе у прокурора. И каждый получит высшую меру – срок давности еще не вышел. Теперь ты понимаешь, куда я клоню?
– Но это должностное преступление, – сказал Бакланов. – Ты скрываешь преступников от закона…
– Николай, тебе ли говорить о должностных преступлениях? – усмехнулся Светлов и шевельнул своей раненой рукой: – Я эти должностные преступления искупаю своей кровью. Кроме того, они уже отсидели свое по другим делам и сейчас честно работают. Зачем их сажать еще раз? Так вот, я хочу тебе сказать: сегодня я расширил этот контракт. Если что-то случится со мной, с Шамраевым, с Пшеничным или еще с кем-нибудь из нашей бригады – неважно, кто бросит нам кирпич на голову, – ты, Краснов и Маленина проживете после этого ровно 24 часа, не больше. – И Светлов повернулся в сторону спальни, откуда были слышны голоса жены Бакланова и его сына. – А у тебя хороший, веселый мальчик…
